Михаил Берг - Дет(ф)ектив

Он сидел у окна и ждал, смотря на дорогу, зная, что она не может не прийти, больше ей некуда деваться. Она так любила эту дачу, где они впервые встречали их первый новый год, сказав, что будет большая компания, а сами поехали вдвоем, взяв с собой лыжи, которые им так и не пригодились, и это были, возможно, два лучших дня в их совместной жизни, когда он рассказывал ей обо всем, о том, что собирается написать, как все это изменит их жизнь, которую он видел так отчетливо, так точно, так просто — главное, не изменять самому себе, быть собой, не подстраиваться под обстоятельства, и тогда не важно, много ты сделал или мало, ибо сделал именно ты, и сделал то, что мог — реализовал себя…

Час спустя, так и не дождавшись, он выскочил из дома, на всякий случай запирая его, чтобы, если она приедет в его отсутствие (если они разминутся) не испугалась; чиркнул записку, три слова, и помчался через темноту на дорогу, встречать там.

Он оставил машину напротив башни Гельдерлина, нос в нос с бежевой «самарой», даже ткнул слегка передним бампером, запирая ей выезд, а сам пошел наискосок, все равно пустынные улицы, постепенно приходя в себя, как после обморока в одном стихотворении. Он не сошел с ума, и хорошо знал цену совпадениям. За ним никто не следил, никто не ездил в Швейцарию, чтобы напомнить о собственном существовании, никто не дразнил его, занимая облюбованное для парковки место, чтобы дать ему понять, кто есть кто. Hо три, нет, уже не три, четыре с половиной недели назад герр Лихтенштейн, выбравшись вечером за сигаретами, так как лавочка на углу уже закрылась, а на бензоколонке сигареты на марку дороже, он, наступив на обертки от жевательной резинки, валявшиеся на пороге бара, через прозрачное стекло, за которым шумело обычное в этот час пресное, немецкое веселье, увидел и тут же узнал — будто фигурка из тира, сделав кульбит, перевернулась через голову и вдруг опять заняла свое место, за секунду до этого пустое — человека за стойкой, мирно беседующего со своим бородатым спутником. Узнал со спины, как узнают то, что не раз видели во сне — и тут же две блестящие плоскости поехали с боков на него, зажимая в клещи. Но взял себя в руки, отступил назад, дождался момента, и когда дверь, впуская нового посетителя отозвалась колокольчиком, на который обернулись сидяшие у стойки — так, небрежный взгляд (в ракурс которого, конечно, не попал невидимый герр Лихтенштейн, смотревший на все под углом, через заставленную витрину), анфас в песочного цвета пиджачке тут же приподнес ему долгожданный приз, будто из проявителя памяти восстал чубчик, усики, глазки шелочкой, и он уже шагал прочь, зная то, что знал только он.

Герра Лихтенштейна не интересовало, что песочный пиджак делал в тихом, игрушечном, университетском Тюбингене, альма матере Канта, Бауэра и Штрауса — приехал с фантастическим заданием проследить путь радиоактивного плутония из Соснового бора в Европу, перейдя для этого из органов в разведку; находится в служебной командировке, найдя себе пристанище, как и многие его сослуживцы, на уютных должностях в различых СП; или приглашенный случайным, а то и давним знакомым, решил провести пару недель, дыша чистым воздухом Швабии, в земле Баден-Вюртемберг.

Андре еще раньше смеясь говорила ему, что многие советские, обретя свободу, первым делом стараются обзавеститсь автомобилем попрестижней и револьвером на всякий случай, реализуя свои подавленные комплексы страха или неуверенности; и когда он попросил ее об одолжении, не смогла отказать, хотя — он видел — ее испугали слова о человеке, который, как ему кажется, следит за ним и при этом очень похож на одного следователя из застойной сказки, которая кончилась много тысяч лет тому назад. Бедная Андре, он измучил ее, вот и люби после этого писателей, милых фантазеров, мечтательных романтиков, экзальтированных сумасбродов, шаловливых любовников. Она была единственное, что осталось у него в жизни, но и это куда-то ушло теперь, когда он, перейдя улицу, подошел к бару «У Грэма».

Стоило засмеяться — как все просто. Как умна, мила, остроумна судьба, если ей не перечить и не пытаться вмешиватся в ее резоны, покоряясь не всегда таким уж очевидным на первый взгляд обстоятельствам. Вот так. Вот и все. Песочный пиджачок сидел на своем месте за стойкой, спиной к нему и ждал. Вот и я. Герр Лихтенштейн вздохнул, зачем-то полез в карман за платком, из него выпала спичечная упаковка, откуда она взялась, он никогда не покупал никаках спичек, а следом за ней свернутый в комок листок бумаги. Развернул — корявыми, печатными буквами, с каким-то готическим оттенком в начертаниях нетвердой руки, явно не знающей языка, на котором пишет, было нацарапано: «Я ВСЕ ВСПОМНИЛА ПРИЕЗЖАЙ ЗАКЛИНАЮ ЛЮБЛЮ АНДРЕ». От бумаги исходил какой-то сладковатый запах, что-то от индийских свечек, от переселения душ, метемпсихоза и вечных земных превращений.