Михаил Берг - Дет(ф)ектив

Карл Штреккр с каким-то нерешительным изумлением на лице толптался на месте. Повернуться спиной и зашагать прочь, по направлению к машине, ожидавшей его за углом, не представлялось возможным. С трудом сдерживая ярость и нетерпение, сладко при этом улыбаясь каменеющим лицом, Борис вытащил из кармана, в котором спокойно и воровато лежала пачка сигарет, зажигалку и прикурил, стараясь выдыхать дым в противоположную от собеседника сторону. Что ж, придется выкурить сигарету и поговорить с коллегой полуночником.

«Вы знаете, я прочел ваш роман, который „Suhrkamp“ выпускает в следующем месяце, такие вещи неприятно говорить в лицо, но сказать, что мне понравилось, это мало. Я уже почти написал рецензию, не буду пересказывать, прочтете сами. Hо все, начиная от композиции — знаете, Лермонтов — это мой конек: я сразу узнал сюжет, только вместо двух снов, перетекающих один в другой, два предположения, в начале и конце, также перетекающих друг в друга и одновременно подсказывающие опровержение, которое заставляет, закончив роман, тут же открывать его сначала и читать то же самое, но уже другими глазами. У Лермонтова умирающий во сне видит женщину, пытаясь спастись этим воспоминанием, в то время как она в своем сне приговаривает его к смери и, значит, предает. У вас предположение, высказанное в последней фразе, возвращает в начало, а та же роль женщины с ее ложным ходом, отвлекающим внимание читателя в сторону, чтобы потом вернуться на столбовую дорогу — еще одно измерение. Я не говорю о фактуре, о том как это сделано, прочтете сами, но я гарантирую вам большой успех».

«Разве вы читаете по-русски?»

«Я? — у коллеги Штреккера был растерянный вид пойманного на месте преступления. — Нет, но любезность госпожи Торн, я имею ввиду ее перевод, блестящий, поверьте мне».

«Андре, то есть я хотел сказать — госпожа Торн, давала вам рукопись своего перевода?»

«Нет, нет, но я часто пишу рецензии, и госпожа Фокс из „Suhrkamp“, с любезного разрешения Андре, то есть я хотел сказать — госпожи Торн, передала мне корректуру, и я — поверьте, вы будете довольны. Если вы читали мою последнюю статью в „Остройропе“, то…»

«К сожалению, я пока плохо читаю по-немецки».

«Это не страшно, вы уже неплохо говорите. Когда я был в Москве, то тоже попытался выучить разговорный русский — ужасно трудно, очень сложный язык, но Лермонтов…»

От нетерпения, которое уже давно рассеяло, разрушило то чудесное состояние слитности, цельности, исчезнувшее вместе с нелепым появлением Штреккера на его пути, герр Лихтенштейн сначала топтался на месте, а затем, почти ненароком двинувшись, увлек за собой разговорчивого коллегу, который тащил следом иногда повизгивающего и поднимающего ногу на каждый столб сеттера. Пройдя вместе почти квартал, они оказались у «фольксвагена», терпеливо ожидавшего герра Лихтенштейна на том самом месте, где он и запарковал его почти неделю тому назад.

«Премного признателен, благодарю за сигареты, нет, нет, спасибо, я все равно решил прокатиться. С удовольствием прочту вашу рецензию, мне все-таки кажется, мой роман труден для немецкого читателя, хотя чем черт не шутит».

Он уже открыл дверцу машины, а Карл Штреккер все топтался рядом, в одной руке нелепо держа пачку отвергнутых сигарет, а другой удерживая на поводке рвущуюся в темноту собаку.

«Да, конечно, но иногда бывает достаточно всего нескольких понимающих читателей, чтобы они — не знаю как правильно сказать — генерировали, распространили свою веру, которую тут же подхватывают те, кто не может сразу проникнуться скрытым смыслом, проступающим как переводная картинка, надо только подобрать раствор».

Уже не боясь показаться невежливым, герр Лихтенштейн повернул ключ в замке зажигания; двигатель взревел, тут же заставляя Карла Штреккера как-то дернуться, вздрогнуть, будто он услышал что-то невероятное, невозможное. И, переложив сигареты в ту же руку, что сжимала поводок, он опять полез в карман плаща, вытащил оттуда какой-то мятый платок, нет, бумажку, и протянул ее Борису.

«Герр Лихтенштейн, я прошу вас правильно меня понять, не знаю, имею ли право. Я все не решался, я должен передать вам вот это, я записал как мог, госпожа Торн диктовала мне по буквам из больницы, очевидно, я сделал много ошибок, простите — Блез погоди — это для вас». — И сунул ему в руку свой листок.

Борис покорно кивнул — на это кивок ушли последние силы, увлажненные последней каплей его вежливости по отношению к этому идиоту, еще продолжающему что-то беззвучно говорить. Слепым толчком, беспощадно сминая, засунул записку в боковой карман и, благо позволяло место, на одном дыхании вырулил, объехал освещаемую его фарами песочно-желтую «тойоту» и понесся вниз по улице.