— Скажите, Рогов, как мы поняли, вы не сообщили Ирине Александровне о том, что знаете. Знаете все, — нашел Мартынов обтекаемую формулировку.
— Нет.
— Почему?
— Очень трудный вопрос.
— Если не хотите, можете не отвечать.
— Дело не в том, хочу я или не хочу. Не знаю, что ответить. Сказать ей то, что я знаю… что я знаю все — за этим должно последовать какое-то решение. У меня нет решения. В том, что произошло, есть и моя вина. Есть, есть, не спорьте, — повторил Рогов, хотя Мартынов и не собирался спорить. — Ее появление в моей жизни я воспринял как неожиданный подарок судьбы. И отнесся к ней как к подарку — которым можно любоваться, которому можно радоваться. Как к игрушке. А она не игрушка. Наверное, я был плохим мужем. Зарабатывать деньги, чтобы семья ни в чем не нуждалась — это я умел. И думал, что этого достаточно. Нет, мало. К сожалению, такие простые вещи начинаешь понимать слишком поздно. — Рогов невесело усмехнулся. — Ну вот, я попался на уловку о злом и добром следователе. Авдеев злой следователь, вы добрый. Невольно тянет на откровенность.
— Оставьте, нет добрых и злых следователей, — отмахнулся Мартынов. — У следователя только одна задача — установить правду. У Авдеева нет сомнений в том, что вы убили Егорычева. У меня еще есть. Не могу поверить, что такой организованный, со здоровой психикой человек мог так сорваться. Но в жизни бывает всякое.
— Вы как будто извиняетесь, что разговариваете со мной по-человечески. Не извиняйтесь, я это ценю. Мне совершенно не с кем поговорить. В камере меня уважают, считают крутым мужиком. Но я вдруг понял, что и на воле нет человека, к которому я мог бы прийти и выложить душу. А ведь были друзья, были. Куда они подевались? Остались на своих коммунальных кухнях, не вписались в рынок. Я вписался. И перестал принадлежать себе. Бизнес диктовал круг и содержание общения. Даже на загородные пикники приглашал не приятных мне людей, а тех, кто был так или иначе полезен делу. И вот — один. Что за странная логика жизни! Я иногда думаю, что мне полезно будет посидеть лет пять. Или сколько мне отвесят присяжные за убийство…
— Которого вы не совершали? — уточнил Мартынов.
— Да, которого не совершал. Но я не могу этого доказать. Может быть, лагерь поможет мне вернуть прежнее отношение к жизни, которую я не ценил и так бездарно растратил.
— Поговорим о другом, — сменил тему Мартынов. — Ирина Александровна осаждает следователя Авдеева просьбами разрешить ей свидание с вами. Законом это запрещено. До приговора суда свидания даже с ближайшими родственниками не допускаются. Но я могу это устроить. Скажем, под видом очной ставки. Это не будет нарушением закона.
— Нет, — сказал Рогов. — Нет, не нужно.
— Вы не хотите видеть жену?
— Не могу. Не представляю, как посмотрю ей в глаза. Я к этому не готов.
— Значит, нет? — повторил Мартынов.
— Нет.
— Как скажете…
* * *
Позже, вспоминая, что и почему он делал, Мартынов казался себе человеком, который забыл, куда идет, зачем идет, который в состоянии рассеянности смотрит на окружающее и решительно не понимает, что ему нужно. Выручала инерция дела, следственный конвейер. Положено отправить обвиняемого Рогова в Институт Сербского на психиатрическую экспертизу на предмет установить, находился ли он в момент совершения преступления во вменяемом или в невменяемом состоянии? Положено. Отправили, хотя Мартынов почти не сомневался, каким будет заключение экспертов. Положено вызвать на допрос в качестве свидетельницы жену
Рогова. Положено. А раз так, нечего и думать.
Он вызвал Ирину Рогову повесткой на 11 утра в свой кабинет на Петровке, который делил с двумя сослуживцами. В ожидании ее стоял у окна — рослый, в сером пиджаке букле и сером, под горло свитере, с сонным лицом. Рассеянно смотрел, как под свежим мартовским солнцем сверкающими лужами истекают сугробы, как чернеет на высоком мраморном пьедестале бюст Дзержинского, установленный во внутреннем дворе Петровки стараниями генерала, первого замначальника МУРа. Это было единственное заметное деяние генерала, никаких других изменений в Московском уголовном розыске не чувствовалось. МУР был слишком громоздкой, слишком инерционной системой, чтобы один человек, даже в больших чинах, мог в ней что-то изменить.
Ирина опаздывала. В 11 ее не было, в 11.15 не было. Мартынов хмурился. Опоздание нарушало его планы. Он договорился с сослуживцами, что они найдут себе на пару часов какие-нибудь другие дела и дадут ему возможность допросить свидетельницу наедине. От двух часов осталось полтора, когда в дверь постучали и всунулась Ирина:
Читать дальше