Виктор Левашов - Сочинить детективчик

По сравнению с жильем Скляра кабинет Леонтьева, даже когда он заканчивал книгу, был образцом порядка и чистоты. В этом доме, похоже, не знали о существовании пылесоса и веника. На каждой стене висело по трое часов, круглых, квадратных, прямоугольных. Все они показывали разное время, от половины шестого до шести тридцати. Странную эту коллекцию дополняли деревенские ходики с кукушкой. Время на них было среднее — без пяти шесть.

Среди всего этого бедлама в полуразвалившемся кресле с безучастным видом сидел Коля Скляр. Перед ним на низком столе, заваленном бумагами, стояла пишущая машинка «Эрика» с заправленным листом и початая бутылка водки. Все уже давно перешли на компьютеры, Коля оставался верен машинке. Это злило Смоляницкого, вынужденного тратить время и деньги на набор рукописи. Он несколько раз бесплатно предлагал Скляру старый компьютер, списанный, но вполне рабочий. Коля отказывался, произнося с застенчивой улыбкой, но не без снобизма:

— Боюсь, что он напечатает что-то такое, под чем я не смогу подписаться.

Леонтьев выключил телевизоры, заглушил транзистор, снял с пластинки адаптер проигрывателя. Сразу стало хорошо, тихо. Поинтересовался, усаживаясь на придвинутую к столу хлипкую кухонную табуретку:

— Керосинишь, маэстро?

— Привет, Валера, — слабо улыбнулся Скляр, пожимая гостю руку. — Как хорошо, что ты пришел. Приятная неожиданность.

— Какая же неожиданность? Я звонил вчера, что зайду.

— Да? — удивился Скляр. — Забыл. Примешь граммульку?

Леонтьев хотел отказаться, но в это время из ходиков выскочила кукушка, прокуковала шесть раз, лишив Леонтьева повода для отказа.

— Только немного.

Пока Коля ходил на кухню за чистым стаканом, Леонтьев заглянул в листок, вставленный в машинку. На нем было: «Николай Скляр. Первая весна. Рассказ». И начало фразы: «Весна в тот год была ранняя, дружная, вспыхнули тюльпаны, на Москву опускались синие вечера, и казалось…»

— Знаешь, что мы сегодня отмечаем? — спросил Коля, щедро налив Леонтьеву и себе. — Поминки по писателю Скляру. Вечная ему память! Не чокаемся.

Он опрокинул в себя водку, занюхал черной корочкой и поднял на Леонтьева тоскующие глаза:

— Хороший был писатель. Скажи, Валера? Тонкий лирик, наследник Бунина.

— Ты бы закусывал, наследник Бунина, — посоветовал Леонтьев.

— Да разве в этом дело? Разве в этом дело?.. Был писатель Скляр, нет писателя Скляра — вот что главное! И никто этого не заметил, ни одна живая душа!.. Решил, наконец, написать рассказ. Про любовь. Давно задумал, да руки не доходили. И вот — дошли. Сел. День сижу, два сижу, неделю сижу. А написал вот что: «На Москву опускались синие вечера, и казалось…». Что же мне казалось? Что казалось тонкому лирическому писателю Скляру? А вот что: что сейчас из-за угла вывернет черный «бумер», два мордоворота в коже с бритыми затылками выволокут пышногрудую блондинку, сорвут с нее кофтенку и будут, это… будут ее по очереди иметь. Валера, мне больше ничего в голову не приходитНичего! У тебя так бывает?

— У всех бывает, — успокоил его Леонтьев, понимая, что никакого разговора о деле не получится. — Ты бы кончал квасить. О любви нужно писать на трезвую голову. Тогда все напишется.

— Нет, уже не напишется, — сокрушенно сказал Коля, и из глаз его полились беззвучные слезы. — Слышишь — тикают! Они тикают, мое время уходит. Однажды кукушка последний раз скажет «ку», и мне конец. Иван Алексеевич меня на том свете спросит: «Как же ты, сукин сын, распорядился данным тебе от Бога даром? На что его разменял?». Что я ему отвечу? Что, Валера?!

— Давай-ка, дружок, отдохни. Философствовать в твоем состоянии вредно.

Леонтьев вынул Колю из кресла, уложил на продавленный диван, укрыл пледом. Скляр не сопротивлялся. Погасив верхний свет, оставив лишь настольную лампу, Леонтьев вышел в дождливый сентябрьский вечер с мокрыми листьями под ногами, с последними отсветами заката на крышах Черемушек, с морем огней, обступающих кварталы Нагорной улицы, мрачной, как кладбище.

Был час пик, в метро и в электричке полно народа. Стиснутый в толпе, Леонтьев рассеянно думал о том, что с идеей Эбонидзе привести в серию «Полиция нравов» новых авторов не больно-то получается. Но это его не очень тревожило. Знал по опыту: если дело задумано верно, энергетика дела сама привлечет все, что нужно для его совершения.

«Введение в России суда присяжных поначалу было воспринято в правоохранительных органах не то чтобы совсем равнодушно, но и без особенного интереса. Ну, очередная показуха: цивилизуемся, вот и суд присяжных у нас теперь есть, все, как на демократическом Западе. Но когда вердиктом присяжных были оправданы несколько явных преступников, в прокурорских кругах забеспокоились. Между обвинителем и судьей всегда существовало взаимопонимание. Судья изначально был склонен встать на сторону прокурора, мог отклонить без объяснения ходатайства и доводы защиты. Обвинительный приговор был нормой, оправдательный воспринимался как серьезный прокол следствия. Как так, столько времени держали человека в СИЗО и не сумели получить убедительных доказательств его вины?