Виктор Левашов - Сочинить детективчик

Авдеев и Мартынов много чего повидали за годы службы, но когда пленка закончилась, некоторое время не могли смотреть друг на друга, как школьники, которых учитель застал за подглядыванием в женскую раздевалку.

— Не позавидуешь этому Рогову, — проговорил наконец Авдеев. — Представляешь, как он это смотрел? Ничего удивительного, что он схватил пистолет и пристрелил этого гнуса. Я, наверное, поступил бы так же. Одно хорошо. Посмотрев эту пленку, присяжные признают, что он находился в состоянии аффекта. Получит лет пять. Если будет хороший адвокат, года три.

— Да ты никак уже записал его в убийцы? — заметил Мартынов. — Не рано?

— Гоша, мы-то с тобой знаем, что в жизни все просто. Помнишь, как пишут в учебниках по криминалистике? „Возьмем простой случай: муж зарубил жену топором“. Убийство из ревности — проще не бывает. Посмотрим еще раз?

— Нет, уволь, — решительно отказался Мартынов.

— Почему-то выпить хочется, как в первый день Пасхи, — признался следователь. — Тебе нет?

— Вечером выпьем.

В прокуратуре их уже ждало заключение эксперта научно-технического отдела: пальцевые отпечатки на видеокассете и на золотой зажигалке, обнаруженной в квартире Егорычева, идентичны.

Чтобы исключить последние сомнения, предъявили снимки Рогова консьержу дома на Больших Каменщиках. Он без колебаний опознал этого солидного господина, которого видел всего один раз, но хорошо запомнил. Порывшись в амбарной книге, предъявил запись: Рогов вошел в дом 19 января в 20.15, вышел в 20.40. Вечером 19 января соседка услышала глухой звук, донесшийся из квартиры Егорычева, как будто упало что-то тяжелое, а утром обнаружила его труп.

Все сошлось.

Прокурор подписал ордер на арест Рогова А. В., подозреваемого в убийстве Егорычева. Мера пресечения — содержание под стражей.

Задержать Рогова и доставить его в СИЗО было поручено Мартынову. Авдеев от участия в аресте уклонился: много других дел. Но Мартынов догадывался, что основная причина не в этом. Дело Рогова, при всей его простоте и обыденности, содержало в себе что-то тяжелое, неприятное и для следователя, и для оперативника. Они действовали строго в рамках закона, но требования закона в случае с Роговым были не то чтобы несправедливыми, но не совсем справедливыми. Подобные чувства Мартынов испытывал, когда однажды пришлось арестовывать человека, превысившего пределы необходимой самообороны. Он перестрелял трех вооруженных бандитов, пытавшихся ограбить его машину на одном из подмосковных шоссе. Убийство двух бандитов была признано правомерным, а вот выстрел в третьего, когда тот уже убегал, был излишним. В таких случаях, когда требования закона и понятия о справедливости не совсем совпадают, лучше всего дистанцироваться от дела, как можно скорее забыть о нем. Что Авдеев и сделал.

К дому Рогова в Олимпийской деревне Мартынов с милицейским нарядом приехал около девяти утра, но в квартиру подниматься не стал, чтобы не устраивать в доме ненужный переполох. Дождавшись, когда Рогов выйдет из подъезда и направится к своему „мерседесу“, на ходу выбирая на брелоке ключи, Мартынов преградил ему дорогу.

— Гражданин Рогов Алексей Вениаминович?

— Да, я.

— Ознакомьтесь с ордером.

Пока Рогов читал постановление, из дома вышла Ирина Рогова. Увидев мужа в окружении милиции, встревожилась:

— В чем дело, Леша? Что этим людям от тебя нужно?

Не ответив, Рогов обратился к Мартынову:

— В чем меня обвиняют?

— Обвинение вам будет предъявлено позже. Пока вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Егорычева. Руки, пожалуйста.

Сержант ловко защелкнул наручники.

— Нет! — больной птицей выкрикнула Ирина. — Нет, Леша! Скажи им, что ты этого не делал! Ты же этого не делал? Ты не делал этого?!

— Успокойся, это недоразумение, — ответил Рогов. — Позвони адвокату…»

— Странное у меня чувство, — проговорил Акимов. — Чем больше мы влезаем в сюжет, тем чаще мне кажется, что это не наша выдумка, а все так и было.

— А это не выдумка, — помедлив, отозвался Леонтьев. — Все так и было.

— Вы это серьезно?

— Да, Паша. Ничего более серьезного ты от меня не слышал и не услышишь.

В любой работе обязательно наступает момент, когда начало работы и вызванный им кураж забываются, конца еще не видно, все кажется тусклым, как поле, осыпанное мутной февральской порошей. В такой момент Лев Николаевич Толстой писал Страхову: «Боже мой, если бы кто-нибудь за меня кончил „А. Каренину“ Невыносимо противно».