Герберт Розендорфер - Латунное сердечко или У правды короткие ноги

Альбин Кессель вспомнил барона фон Гюльденберга и его реакцию на Рейкьявик, первоначально избранный Кесселем как место рождения Крегеля: «красные джинсы», выразился он тогда по этому поводу. А теперь герр Карус явился не то что в джинсах, а в целом костюме ярко-красного цвета.

Здесь следует оговориться, что фразу «Карус появился перед Э Кесселем в красном костюме» не следовало понимать слишком буквально. Если кто-то и «появился», то это, строго говоря, был Щь Кессель: Карус сидел за столиком в буфете аэровокзала, читал недельной давности «Шпигель» и нервничал, время от времени глядя а по сторонам. Здороваясь, он даже не встал, а только слегка подпрыгнул на стуле и тут же снова опустил на него свою обтянутую красной материей задницу.

Кессель потом рассказывал Эжени, что его вдруг охватило неудержимое желание заглянуть под стол и проверить, настоящие ли на Карусе брюки или его костюм – такой же «книккербокер», как у Курти Вюнзе в Сен-Моммюле со штанами, застегивающимися под коленом. Однако нет, брюки все-таки были настоящие, признался Кессель, – «но: если бы меня попросили охарактеризовать этот костюм одним словом, я бы сказал, что это без пяти минут книккербокер».

– Что вы там ищете у меня под столом? – рассердился Карус.

– Проверяю обстановку, – спокойно доложил Кессель, – как положено по инструкции.

Карус злился, потому что Кессель заставил его ждать ровно час. Кессель сделал это нарочно. «Я же не знал, что на нем будет такой красный костюм, – оправдывался потом Кессель перед Эжени, – если бы я знал это, мне было бы незачем тянуть время».

С самого первого момента, когда курьер привез сообщение, что сотрудник Центра к/л Карус, ныне курирующий отделение А-626/1, намерен проинспектировать его работу, с каковой целью и прибудет в Берлин 12 июля, Кессель напряженно размышлял, как его встретить. Он даже спросил совета у Эжени и у Бруно. Но Бруно мало чем помог ему. «Ну и что? – спросил Бруно – Что Хизель, что Карус. не один ли хрен? Да будь он хоть десять раз тройной агент, теперь он начальник. Пускай сидит в своем Пуллахе и не мешает нам работать». Эжени, еще неопытная в секретных делах, тоже не могла ничего сказать, потому что в тонкостях субординации просто не разбиралась.

Да, Карус теперь был начальник. С другой стороны, он был изменник родины. Карус не знал, что Кесселю это известно. Кроме того. Кесселев «дядюшка» был в Пуллахе большой шишкой, хотя, по словам Гюльденберга, они с Карусом были на ножах. Судя по новым инструкциям, запросам и письмам, полученным уже от Каруса, тот явно решил внести в деятельность отделения новую струю, хотя нигде не говорил об этом прямо. Неужели берлинской идиллии пришел конец? Кессель подумал, не нанести ли удар первым, чтобы сразу вышибить Каруса из седла, не выбить ли у него из рук оружие, ясно и вежливо сказав ему прямо в лицо: «Я знаю, что было в каменной вазе, которая так не подходит ко всему вашему интерьеру»?

Но тут, конечно, возникал один существенный вопрос: настолько ли прочно сидел в седле сам Кессель, чтобы решиться на такой выпад? Покровители у Каруса наверняка очень сильные, раз ему даже тогда, когда никто на свете не дал бы за него и ломаного гроша, удалось взлететь на такие высоты. А если покровитель Кесселя, дядюшка Ганс-Отто, слабее покровителей Каруса?

Как вести себя с Карусом, Кессель не знал до самого дня его приезда. «Скорее всего, вы напрасно беспокоитесь, – успокаивала его Эжени, – Раз он теперь наш начальник, он просто обязан познакомиться с подчиненным ему отделением. Познакомится и уедет, и все опять пойдет по-старому».

– Нет, – возражал Кессель. – Когда человека назначают на такую высокую должность, которую до сих пор занимал Хизель, то в первые две недели, да что там – в первые два месяца у него наверняка найдется куча дел гораздо более важных, чем знакомиться с каким-то крохотным отделением в Берлине.

В письме, сообщавшем о приезде Каруса, говорилось также: согласно статистике, семьдесят пять процентов авиапассажиров в Германии возят с собой свежий номер «Шпигеля». Таким образом, свежий «Шпигель» опознавательным знаком служить не может. Поэтому у герра Каруса будет с собой «Шпигель» за прошлую неделю. Журнал будет лежать перед ним на столике в буфете аэропорта Тегель, где он будет ждать Кесселя в четырнадцать пятнадцать.

Поэтому Кессель неделей раньше специально купил «Шпигель» (с карикатурным портретом известного социал-демократа Герберта Венера на обложке: недовольная лягушка с трубкой во рту) и, раз уж купил, принялся читать его. Да, доктор Якоби прав, несколько раз подумал он при этом. Весь фокус именно в том, что любые слухи «Шпигель» преподносит столь самоуверенно, что их очень легко принять за истину. Нет, это не «Нойе Цюрхер», их даже совестно упоминать в одной фразе.