Бектас Ахметов - Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Папа прошел в зал и с кем-то там разговаривал. Минут через пять из глубины коридора возник надменного выражения лица мужичок лет

50-60-ти. Его я узнал: дома у нас были фотографии, где Г.М. снят вместе с отцом.

Г.М. мимо меня прошел в зал. Что там папа про него наплел? Ничего такого в Г.М., чтобы можно было перед ним трепетать, я не нашел.

А вот жена его молодая – это да.

Среди зимы она забежала к маме на чашку чая. Мама и жена Г.М. – звали ее Рая – вместо чая пили коньяк. Ситка лазил по квартире в трусах и зашел в столовую забрать штаны. Рая спросила: "Что-то ищешь?".

Ситка сказал: "Штаны. Вы на них сидите". Рая засмеялась и протянула Ситке брюки: "Не беспокойся. Руки у меня чистые". Мама подкладывала жене Г.М. на тарелку и молчала. Рая хохотала, бегала в коридор кому-то звонить и сообщала: "Я в гостях у Шаку-апай. Как, вы разве не знаете Шаку-апай? Как это можно не знать Шаку-апай?".

Папа наконец взялся за Шолом-Алейхема.

"Блуждающие звезды" кроме отца никто из нас не читал. Но очень скоро во многих подробностях мы знали, о чем роман.

Папа заходил на кухню и дурашливо спрашивал:

– Кайда кетти Гоцмах?

Ему в тон протяжным голосом вторила матушка:

– Кайдан кельдин Гоцмах?

Ни к одному из своих переводов отец не приобщал нас так активно, как к "Блуждающим звездам".

Папа работал над романом и время от времени не забывал просветить домашних, в каком месте вновь объявился неуловимый Гоцмах.

Возбуждение отца передавалось нам, по квартире летали папешуи с мамалыгой, мы веселились и кричали: "Мазлтов! Как там Беня

Рафалович? А что бедная Рейзл? Утешилась? Когда наконец угомонится

Гоцмах?".

Переводил дух папа за картами.

…Отец собрался за минуту. Мама копошилась, папа не выдержал:

"Скоро ты?".

Мама отмахнулась.

– Иди. Я догоню.

Папа проворчал:

– Даже свиньи парами ходят.

В бежевом макинтоше и коричневой велюровой шляпе, собрав руки за спиной, папа неторопливо шел по улице. Сквозь темные очки он посматривал по сторонам и не оглядывался назад. Тяжело дыша, за ним шкандыбала матушка.

В квартире стало тесней. На постой с женой расположился молодой писатель Сатыбалды. Им отвели детскую, братья перешли в столовую.

Писатель приходился сыном школьному учителю отца. Жена его работала. Где? Не важно. Важно то, что она была привлекательной женой талантливого литератора.

Жена писателя много говорила об истреблении в 30-х годах казахов.

Я спросил:

– За что расстреляли Сакена Сейфуллина?

– Расстреляли, потому что они нам завидовали. – сказала жена писателя.

– Кто нам завидовал?

– Русские.

Зависть русских к казахам для меня новость. Что в нас такого, чтобы нам завидовали русские? Жена писателя настаивала на том, что они завидуют нам, потому что завидуют. Завидуют из зависти. Как у

Портоса в "Трех мушкетерах": "Дерусь, потому что дерусь. И не нахожу более достойной причины".

Мама нахваливала Сатыбалды: "Талант, талант…". Она представала непоследовательной. Для музыканта или композитора талант она считала необязательным, а литератор без дарования по ее словам не мог получиться.

Я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем. Я смутно что понимал про талант, но соображал так, что для писателя быть талантливым не просто мало – ничтожно мало.

В этом соображении укреплял меня Шеф. Мама продолжала твердить:

"Талант – это все!".

Шеф заводился и выходил из себя.

– Что все? Талант – это фуфло!

Мама отрицательно вертела головой.

– Фуфло имес. Сен цумбийсын.

Почему я не верил, что Сатыбалды станет хорошим писателем?

Тогда я придавал большое значение мелочам и по ним чувствовал, что Сатыбалды ехидствует над моими братьями. Потом мне казалось, что жил он у нас, как бы делая великое одолжение. Есть порода людей, черпающих самовозвышающий торч в чужих несчастьях. Сатыбалды особь из этой породы.

Удивляло меня и то, что, оказывается следил он и за мной.

Сатыбалды застукал меня с сигаретой и давай стращать: "Я ведь могу и отцу твоему рассказать. Хочешь?". Я молил его: "Не надо…Я больше не буду". Он ощерился довольной улыбкой. Сатыбалды все равно – курю я или нет, – но он совершенно искренне находил запугивание смешным занятием.

Его невзлюбил Шеф и пару раз он порывался отбуцкать писателя.

Доктор относился к нему крайне безответственно – как к мужу красивой жены. Джон определился с ним точнее всех, сказав: "Сатыбалды – зверек".

Я уходил из детской ночевать то в спальню к родителям, то к братьям в столовую. Жена писателя не отпускала меня: "Пожалуйста, не уходи".