Владимир Яременко-Толстой - Девочка с персиками

Он сразу же захотел посмотреть новое жилище своего племяша, и мы повели его в "Арт-Фабрик".

– Отлично, – похвалил помещение дядя. – У меня есть прокачка для туалета, мы его починим. А вот спать, на таком диванчике, явно не удобно. У меня в подвале есть большая старая кровать, на которой я зачал всех своих детей. Это – семейная святыня! Но я готов отдать ее вам, чтобы вы на ней тоже что-нибудь зачинали! У этой кровати хорошая энергетика, она располагает к занятиям сексом.

– Но почему вам ее не оставить себе? Мы ведь можем ее сломать!

– Не сломаете, она крепкая, в случае надобности выдержит Содом и

Гоморру. А я нею не пользуюсь. Когда я понял, что детей мне уже достаточно, я разобрал ее и унес в подвал. И вы представляете? Моя жена, которая до того беременела как кошка, вдруг перестала беременеть?!

Мы пошли за кроватью. Это было чудное сооружение с толстым пружинным матрасом. Кровать была огромной. Она занимала почти половину зала, превращая всю галерею в спальню. Мне это не понравилось.

– А как же нам устраивать выставки, если здесь будет стоять кровать?

– Ничего, пусть стоит, она не мешает, – сказал Ив, неожиданно меняя тему. – Кстати, а что ты будешь читать в институте славястики?

– Буду читать украинскую лирику.

– Украинскую лирику? Ты пишешь стихи по-украински?

– Да, пишу… Я ведь жил на Украине несколько лет. Тусовался в

Одессе и во Львове. С украинской литературой вообще кранты. Там ничего не происходит. На Украине нет ни одного поэта, который бы чувствовал язык. Поэты пишут на суржике – причудливой смеси русского и украинского или же канцеляритом.

– А когда ты все это написал?

– Уже давно, но эти стихи до сих пор остаются невостребованными.

– Ты никогда не читал их на публике?

– Никогда! Но я сделаю это на закате 20 века, чтобы Украине не стыдно было потом обернуться назад. Чтобы хоть что-то осталось в ее культурном наследии. Чтобы можно было внести эти стихи в школьные хрестоматии!

В венском институте Славястики никогда не собиралось и никогда не соберется больше столько людей, как в тот декабрьский вечер 1999 года. Даже на выступление Нобелевского лауреата Бродского в 1992 году пришло во много раз меньше.

Срывая с себя одежду, я вскочил на кафедру, с которой читали свои мертвые лекции живые трупы. Свои трусы я бросил в толпу беснующихся студенток, и она их поглотила. Мой хуй болтался в воздухе на уровне их лиц, губ, носов и я чувствовал, что она рассматривают его с большим интересом.

Возвышаясь над ними, я обрушил на них поток своей поэзии. Они смеялись, аплодировали и не хотели меня отпускать. Но я кончил, точнее сказать – дочитал и спрыгнул вниз, чтобы смешаться с народом и промочить водкой пересохшее от декламации горло.

Запела Ольга. Ко мне подошел Преподобный.

– Привет, – сказал я. – Не думал, что тебя здесь увижу!

– Меня пригласила Фиона, жена Перверта, я тебя с ней сейчас познакомлю, она здесь учится, – сказал он.

– Неужели у Перверта есть жена? – удивился я. – Надеюсь, что самого Перверта здесь нет!

– Нет, он бухает в компании Пятаковой. Приударяет за фрау Мельников.

– Вот так новости! А что же хер Мельников? Не ревнует?

– Представляешь, они с Ирочкой решили быть прогрессивными и жить как свободная семья – free family, так как они друг другу уже за столько лет надоели. Теперь они договорились между собой, что могут трахаться на стороне сколько угодно. И он, и она.

– Ха-ха! Какие модные ребята! Какие прогрессивные идеи! Они по-прежнему рассказывают историю о том, как я хотел отравить Андрюшу?

– Нет, сменили пластинку.

– Не может быть!

– Теперь они рассказывают о первой ночи фрау Мельников после того, как они пришли к решению трахаться на стороне. И она решила потрахаться… с кем бы ты думал?

– Теряюсь в догадках!

– С Гудком!

– С Гудком?

– Да. Он привел ее к себе в свою прокуренную до запаха прокисшей капусты мансарду…

– И?

– У него не встал.

– У меня бы тоже не встал…

– Он стоял перед ней и в панике дергал себя за свой маленький сжавшийся хуйок, который не становился больше и тверже. В итоге она ушла.

– И теперь всем об этом рассказывает?

– Да. Каждый день и помногу раз.

– А что говорит Гудок?

– Он покинул компанию, не в силах выносить позор. Говорят, у него депрессия.

– Нельзя допустить, чтобы он наложил на себя руки! Гудок – симпатичный урод!

– А вот и Фиона, она – ирландка.

Фиона оказалась толстой сдобной телкой, слепленной из белого дрожжевого теста, подобные тела хочется подолгу месить. На руках она держала грудного ребенка. Бедняжка, она была из хорошей богатой семьи и полностью содержала своего супруга, вкладывая деньги в его сомнительный талант, оплачивая ему бесчисленные уроки, рожая ему детей. Я в глубине души презираю мужчин-празитов, хотя это наверно очень кайфово – сидеть на шее у бабы.