Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Видя неправильное поведение Володи (он никого не слушал и делал, что хотел), воспитатели, соседи, знакомые стали говорить, что Володя не сможет учиться в школе. Я и сама это видела, но няня говорила обратное – что он умнее всех, и будет учиться отлично.

Наконец, после очередной ссоры, когда она сказала своё обычное "уеду", я ответила твёрдо: "Уезжай и больше никогда не приезжай. С тобой он не сможет учиться в школе". Пришло время обучения в школе.

В школе дети с их безошибочным чутьём сразу заметили в Володе чужака, потому что, когда его дразнили и насмехались над ним, он не обижался, как другие, а улыбался и радовался вместе с обидчиками. Затем его стали бить, как бы играя, но он не отвечал ударом на удар, и тогда уже били до слёз. Но он упорно не хотел давать "сдачи", объясняя это тем, что от чужой боли его боль не уменьшится, отказывался от драк, видя в этом несуразицу, так как считал, что лучше перенести один удар, чем множество. Так он считал, да ещё хотел, чтобы и взрослые также считали и наводили справедливость. Но учителя отказывались разбираться в детских конфликтах: "Они все дерутся. Разве можно понять, кто здесь прав, кто виноват?" В отличие от других школьников Володе больше нравились уроки, а не перемены. Он не лазил по деревьям, не бегал по крышам сараев, как все мальчишки, но любил книги, музыку, размышления.

С первого сентября мы остались вдвоём с Вовой и с нашей общей бедой. Хотя ему без трёх месяцев было уже восемь лет, к школе он был не готов. Он не только не мог учиться, но даже ничего не мог. Одновременно с учёбой надо было начать прививать навыки, которые легко прививаются уже в три года: одеваться, обуваться, пользоваться носовым платком, вытирать сопли, которые часто спускались ниже нижней губы, вытирать попу, собирать портфель, доставать нужные учебники и тетрадки. Убедить ребёнка в том, что нужно учиться, как учатся все люди, было невозможно. Оставалось только принуждение, только насилие. На каждое моё слово, на каждый аргумент он выдвигал десяток глупостей. Я пыталась опровергнуть каждую из них, и на это получала новые глупости. Можно было разговаривать с ним часами. Он не уставал, а наслаждался беседой, а у меня было ощущение, что я разгружаю машину кирпичей. Я видела себя в качестве Сизифа.

Вот один из наших разговоров:

– Надо обязательно учиться.

– Зачем?

– Не примут на работу.

– Зачем работать?

– Чтобы купить еду, например.

– Зачем покупать? Можно милостыню попросить. Вот няне все еду приносят.

– Квартиру не дадут, если работать не будешь.

– Я в лесу буду жить.

– Там холодно.

– Я дом построю.

– Как?

– Топором.

– Не сумеешь. Ещё и печку надо.

– Ну, меня пустит кто-нибудь, как няню пустили.

И так далее, что угодно, но только не учиться. Или ещё один разговор.

– Почему надо штаны носить?

– Для тепла.

– Но мы лицо не закрываем, и оно не мёрзнет.

– Без штанов стыдно, попу увидят.

– Почему лицо показывать не стыдно, а попу стыдно?

– Плохо пахнет, потому и стыдно.

– Надо вымыть, если плохо пахнет, а не закрывать её.

– Все штаны носят, потому и тебе надо носить.

– А почему я должен носить штаны, как все?

– Чтобы быть как все.

– Почему надо быть как все?

– Чтобы с тобой дружили.

– Зачем, чтобы со мной дружили?

– Потому что одному плохо.

– Почему быть одному плохо?

– Потому что один даже дров не напилит.

– Значит, надо жить на юге, где дров не надо.

Возражения всегда находились, и линия поведения всегда была одна: делать только то, что хочется, и больше ни о чём и ни о ком не думать, а только получать удовольствие. Я не могла достучаться до его сознания и с горечью заметила, что мои отношения с сыном – это отношение дрессировщика и животного. Он не понимал слов, и я дрессировала его методом кнута и пряника, добиваясь выполнения моих требований. Ещё в дошкольном возрасте я заметила, что слова для него не имеют никакого значения. Скажешь что-нибудь ему, а он как бы не слышит. Тогда подойдёшь к нему даже через несколько минут и шлёпнешь слегка по попке – он тут же выполнит то, что ему сказали. "Это животное, – думала я и иронизировала. – Он воспринимает информацию не через слуховой нерв, так как тот очень тонкий, а через мощный седалищный нерв". Так, в первом классе он писал ежедневно шариковой ручкой не в тетрадях, а на своей светлой рубашке, на манжетах или на груди. Я сердилась, ругала, просила этого не делать много дней, но ничего не помогало. Он не мог запомнить, что я ему говорила, и продолжал портить рубашки. Но стоило ему самому постирать свои рубашки и помучиться со стиркой, как он сразу исправился.Убедить и заинтересовать его учёбой было невозможно, оставалось только принуждение, только насилие.