Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Лёня не мог гостить у меня долго. Ему нужно было то пенсию получать, то у психиатров в диспансере ежемесячно отмечаться, да и дорого было ездить. Его минимальной пенсии хватало, чтобы только прокормиться и заплатить за квартиру. От меня он не брал ни копейки. Приехав ко мне в гости, сразу же выкладывал всю пенсию и обещал, что не будет ни есть, ни пить, если я не возьму её. Когда я приезжала в Кострому, я пробовала потихоньку отдать деньги Марии Павловне, но он узнавал, и деньги отсылали мне по почте. Зимой он не приезжал никогда, так как автобусом было дорого и холодно ехать. Летом он приезжал изредка и ненадолго. Каждый раз, провожая его на ракету или метеор (скоростные и дешёвые речные суда), я приходила на причал. Нам обоим было грустно, но мы старались шутить. "Я буду писать тебе письма", – говорили мы друг другу. Это было нашим утешением. Мы оба чувствовали, что будущего у нас нет.

Не я, а моё подсознание или инстинкт самосохранения заботились обо мне. Чтобы не было этой щемящей боли при расставании, надо было испортить отношения, чтобы я радовалась при расставании, а не печалилась. Однажды я спросила его, как это он, такой козёл, воздерживается от женщин много лет, и стал целомудренным ангелом? Если бы он ответил, что он сознательно раскаялся в том, что тогда не мог воздержаться два года и бросил из-за этого работу в Славянске, а сейчас исправился, то такой ответ вполне бы меня устроил и обрадовал. Но он вместо этого выдвинул бредовую идею. Бредовая идея была симптомом психической болезни. Чтобы разрушить эту идею и, следовательно, излечить его, мне ничего не оставалось, как взять его за руку, отвести в спальню и мгновенно совратить его. Было хорошо. Это тот же самый чёрт дёргал меня за верёвочку, то есть чёрт меня подрал. Как и тогда, он тут же завёлся и покатился в ту же воронку. Сдерживающей бредовой идеи больше не было. А мне что было делать? Уступать ему постоянно?

У меня отсутствовала физиологическая потребность в мужчине, которая имелась у всех животных в природе и у многих женщин. А когда сексуальная энергия накапливалась, то природа придумала для меня другой способ освобождения от её избытка. Когда яйцеклетка созревала для оплодотворения в середине менструального цикла, во сне происходила разрядка, оргазм, подобный поллюциям у подростков. При этом мне снились какие-то очень знаменитые мужчины, артисты, чемпионы мира по шахматам, однажды приснился Борис Ельцин. Мне было приятно их внимание. И достаточно было взгляда или лёгкого касания рук, как происходила разрядка энергии, не часто, а когда было угодно моей природе. Мама рассказывала, что во снах за ней ухаживал Сталин, а сейчас ей снится Путин. Наверное, и у неё не было физиологической потребности в мужчинах.

Когда я была школьницей, мама брала меня в дома отдыха и санатории. Мама выглядела всегда эффектно, и производила на мужчин большое впечатление. Когда мы входили в столовую, они переставали есть, и их головы, как подсолнухи за солнцем, поворачивались вслед за ней. Однажды я слышал о ней такой разговор:

– Она двухсбруйная. В ней то и то, и это, поэтому она не гуляет с мужчинами.

– Не может быть, у ней же дочка.

– Это приёмная, видите, она на неё совсем не похожа.

Все женщины нашего рода, когда теряли своих мужей (мужчины у нас всегда умирали первыми), никогда не выходили замуж вторично и не гуляли. Наверное, у меня было это генетическое – чувствовать себя хорошо и без мужчин. Мои пациенты-мужчины думали, что я принимаю какие-то таблетки от желаний. Другие, когда я отказывалась от их услуг, удивлялись: "Ты что, больная? Ведь это необходимо для здоровья". Но я и моя мама были очень здоровыми и энергичными в отличие от замужних женщин, опровергая миф о необходимости телесного общения с мужчинами.

После того, как чёрт меня побрал, гармония наших отношений нарушилась. Раньше много лет назад я видела в Лёне надёжную опору в жизни, каменную стену. Сейчас он был для меня не опорой, не мужчиной, а ребёнком, сынком. Поэтому раньше телесная близость была естественной, так как вела к рождению детей. Сейчас о детях речи быть не могло, и такие отношения с презервативами стали для меня неприятными и противоестественными, как инцест. Они не укладывались в сознание, как необходимые.

– Ну, хоть бы пореже! – говорила я.

– А как часто тебе это необходимо?

– Ну, раз в год.

– Как корове?

– Да, как корове, или чтобы совсем этого не было.

Я тяготилась этим, а он совсем не мог так пахать в огороде, как я, не мог сравняться со мной в лесу. Он не любил землю, огородные работы и тяготился тем, что не может быть мне полноценным помощником. Поэтому, навестив меня, и собираясь гостить долго, он уезжал в этот же день, видя, как я занята, и мне было не до него. Наступали тяжёлые времена инфляции, зарплата не выплачивалась, надо было зарабатывать в лесу и в огороде, а он не мог. Кроме этого он стал странно вести себя со мной. С посторонними людьми он рассуждал здраво, и все считали его очень умным, приятным собеседником. Но когда он оставался со мной, то как из рога изобилия из него шли безжизненные фантастические идеи, выслушивать которые мне было очень неприятно. Я расстраивалась, так как видела его болезнь. Все усилия психиатрии, вся химия, электрошоки – всё это не лечило, а било по голове. Он просто научился скрывать свою сущность и подражать поведению здоровых людей, а при мне он раскрепощался. Я предложила ему полечиться голодом, но он отказался. Он привык к своей болезни. Теперь я расставалась с ним без сожаления, и писала ему, что у нас разные интересы. Он огорчался и считал, что это не так, и в каждом письме предлагал разные варианты, как разбогатеть, а также писал, что он верен мне, и у него никогда не будет другой женщины. Последнее письмо от него датировано 5 февраля 1993 года. Он сообщал, что в Америку не уехал только по той причине, что у него нет денег для получения заграничного паспорта, предлагал взять нам совместно 5 гектаров земли и выращивать одну культуру, например, яблони, а временно, пока они не выросли, в междурядьях выращивать клубнику. В том же письме он называл меня святой, а Вову почти святым. Больше писем не было, наверное, экономил на конвертах.