Владимир Фомин - Белая ворона. Повесть моей матери

Благородство его поступка было налицо, и, естественно, появилось уважение к Димке, но кроме этого появилось новое неизвестное чувство. С этого началась наша любовь, любовь-поэзия, любовь-песня. Вся естественная энергия весны, если она не растрачивается безвозвратно на бурные ощущения тела и не приводит к рождению потомства, то превращается в великую силу, даёт человеку крылья, отрывает его от земли, от быта, возносит к небесам, к самому Богу. И щедрый Бог раздаёт себя людям в виде любви – ведь он и есть Любовь. Вот потому любовь превыше всего, как и Бог. Она вечная, как и сам Бог. "Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится". (Первое послание к Коринфянам, глава 13).

Мы стали интересны друг другу. Через месяц Димка бросил свою вечную четвёртую парту и пересел ко мне "на Камчатку". Он сказал, что про нас сочинена песня: "А у нас во дворе, есть девчонка одна…Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет, а я всё гляжу, глаз не отвожу. Есть дружок у меня, я с ним с детства знаком, но о ней я молчу даже с лучшим дружком. Почему я грущу даже с лучшим дружком? Вот стучит вечерком каблучками она, обо всём позабыв, я гляжу из окна и не знаю зачем мне она так нужна. Я гляжу ей вслед – ничего в ней нет, а я всё гляжу, глаз не отвожу".

После уроков мы вместе гуляли, ходили в кино и не могли наговориться. Потом был выше описанный первый поцелуй. А много позднее:

"Люблю, не знаю, может быть, и нет, любовь имеет множество примет.

А я одно тебе сказать могу: повсюду ты, во сне, в огне, в снегу, в молчанье, в шуме, в радости, в тоске, в слезах, в дыханье, в жилке на виске. в любой надежде и в любой строке, в любой звезде, во всём, всегда, везде.

Ты памятью затвержен наизусть,

И ничего забыть нельзя.

Ты у меня уже в крови, в душе,

Ты понимаешь, я боюсь тебя.

Напрасно я бежать от этого хочу,

Ведь ты же сон, тепло, дыханье, свет.

Хочу прижаться к твоему плечу.

Люблю? – Не знаю, нет других примет". *(Все стихи в "Белой Вороне" сочинены не мной).*

А потом случилось самое главное – взгляд. Прабабушка вспоминала до 100 лет кулёк с конфетами, вернее, то чувство, которое возникло от признания в любви, высказанного таким способом. Для меня же главное в моей первой любви был этот взгляд. Фотография этого взгляда навсегда запечатлена в моей фотографической памяти. Димки нет в живых уже много лет, а взгляд остался навсегда. Он стоял в нескольких метрах от меня и смотрел так, как никто ещё никогда не смотрел. Его чёрные глаза светились удивительным голубым светом, из них шли осязаемые лучи, которые обнимали меня со всех сторон, и их тепло проникало в каждую клеточку моего тела, и каждая клеточка отзывалась и пела гимн жизни. Я видела, что я нравлюсь, что меня любят такой, какая я есть. И невидимые нити ответной любви крепко соединяли меня с моим Димкой. Никому это не было видно, но во мне произошёл взрыв, я стала другой.

Я помню этот солнечный счастливый день весны. Я иду 10 километров от Заволжска до Заречного домой на выходной день. Я иду, как всегда, но мир вокруг преобразился. Мне казалось, что вся природа радуется со мной, радуются искрящиеся ручейки на дороге, ожили вековые ели, переполняемые радостью, и небо совсем другое – счастливое.

"О, первый ландыш! Из под снега ты просишь солнечных лучей;

Какая девственная нега в душистой чистоте твоей!

Как первый луч весенний ярок! Какие в нём нисходят сны!

Как ты пленителен, подарок воспламеняющей весны!…"

Все мальчишки в классе искренне радовались нашей дружбе, некоторые дружелюбно подшучивали. Мишка, тоже с "Камчатки", но с другого ряда писал стишки такого типа:

"Ты, Димид, не больно балуй, не то получится беда.

К тебе на шею сядет малый. Но поздно будет уж тогда".

Что думали девчонки – не знаю. Они давно ходили на танцы, у некоторых были парни старше их, и они встречались после танцев по тёмным углам. По большому секрету говорили "на ушко" о том, что одна из девочек гуляет по-плохому, и об этом все знали и осуждали её.

Мама и тётя, узнав, что я люблю Димку, возмутились: как это я могла влюбиться, не кончив школу – это же помешает учёбе. Кроме этого тревога: как бы чего не вышло. Много лет назад был единственный случай, когда десятиклассница родила ребёнка, и, чтобы скрыть это, зарыла его. На меня и Димку обрушилась гора грязи, свои подозрения они выражали в грязных выражениях: хуже Димки и людей на свете не было, он представлял угрозу для меня. Как будто они не знали, что если сучка не захочет, то кобель не вскочит. Но, возможно, мать считала меня такой сучкой, которая всегда хочет. Ведь мой отец был кобелём, изменял маме, а я была вся в него. Они рассуждали логично.