Наталия Ким - Родина моя, Автозавод

В общем, молодые стали жить и поживать, и через какое-то время тетя Надя опять соткалась у нас на кухне с жуткими рассказами о том, как Володька лупит Симку — из ревности: то ли кто-то ее после института проводил, то ли на рынке она кому-то там улыбнулась неправильно. Скоро мы и сами стали периодически слышать эти вопли, бабушка сразу старалась переключать мое внимание и говорить погромче, но поскольку действие переносилось из квартиры на лестницу, заглушить Володькино «Убью нахуй, сука!» было довольно сложно. Сколько точно все это длилось, не помню, но тетя Надя все чаще после работы приходила сначала к нам и засиживалась допоздна, а как только потеплело, вообще перестала бывать дома и сразу ехала на дачу. Симка ходила битая, Володька ходил пьяный, ночами раздавались истерические звонки в дверь — Симка бегала прятаться по соседям. И в какой-то отчаянный момент она не нашла ничего лучшего, как спрятаться у собственного свекра-милиционера. Володька не знал, куда она делась, у отца поискать, конечно, не додумался, рыскал по подругам и караулил у института. А Симка жила в квартире напротив. И было ей — хорошо.

Через несколько дней Владимир-старший постучался к сыну и сказал, видимо, что-то вроде: ты, сынок, прими как факт — Серафима от тебя уходит, подает на развод. Ты, значит, вещи-то забери свои оттуда, добром прошу. Володька покочевряжился, но отца он откровенно боялся, вещи перенес. После чего Владимир-старший за руку привел Симку назад в квартиру… и въехал следом в качестве жениха.

Тетя Надя мысленно обмирала от таких рокировок, но новый зять ей был существенно приятней прежнего, они теперь вместе чинно выпивали после работы поллитру и с удовольствием возились на даче, рукастый Владимир-старший преобразил кособокий домик и подумывал о строительстве гаража для своей «пятерки». Симка вышла за Владимира-старшего замуж и была довольна всем, родила подряд двух сыновей.

Володька ситуации не вынес, съехал к какой-то бабе, а поскольку в скором времени преставился начальник жэка, то передислоцировался к своей давней пассии, и там они очень пили и варили какую-то дрянь, в результате родной отец ходил разгонять этот притон, — это более-менее все, что я слышала в конце 90-х про эту историю, то есть я еще слышала, что умерла тетя Надя и Симка со своим милиционером съехали куда-то за город, потому что Владимир-старший стал начальником какого-то там ЧОПа и прилично зарабатывал.

Встретила много лет спустя Володю-маленького, еле узнала. Поздоровалась, была послана на все имеющиеся буквы алфавита на все стороны света страшным беззубым стариком, едва ли на десяток лет старше меня.

— Кого понесли-то?

— Лесапалну.

— А, управдомшу… Ну, воздух чище будет!

Налеза (Начало Ленинских Заводов) Павловна, кратко Лесапална, была учительницей химии на пенсии и вдовой управдома. Я считала, что «управдом» — это фамилия, и один раз сочувственно спросила у бабушки, как его звали. «Николай Иванович Шульга», — ответила бабушка и почему-то поежилась. «Николай-Управдом Шульга или Николай Иванович Шульга-Управдом?» — пыталась уточнить я и не понимала, почему родители хихикают. Много лет спустя, провожая гроб с Лесапалной, я узнала от ее внучки, что покойный Шульга был особистом и познакомился с будущей женой на работе. Управдома я никогда не видела — он умер, когда я была совсем маленькой, но ужас и отвращение, которые рисовались на лицах соседей при поминании его должности, мне запомнились.

Лесапална являлась мне в одном и том же страшном сне — мы с бабушкой стоим у лифта, ЛП выходит из своей квартиры в неизменном зимой и летом зеленом пальто с плюшевым в проплешинах воротником, на руках у нее болонка с гноящимися вечно фиолетово-коричневыми веками (за два десятилетия их сменилось три штуки, и каждую звали на «ч» — Чапа, Чуня и Чара), и пронзительно скрежещет: «Наталья! выпрямись! ты же девочка! будущий пионер! пионеры не горбатые! никому не кланяются! кому ты кланяешься?! может быть, боженьке? Валентин и ванна, вы ей про боженьку не рассказывайте! боженька вас от лагеря не спас!!!»

Я боялась, моя святая бабушка тихо советовала не обращать внимания, а лучше пожалеть: «Очень она несчастная, детонька, очень ее жалко, ее же все ненавидят, делать нечего, вот она и разоряется. Ты о ней помолись. А что она про Боженьку так — потому что ей самой очень хочется Ему что-то сказать, а только лай выплевывается, это ж страшно так жить».