Ирина Богатырева: Stop! или Движение без остановок . Журнальный вариант.

Все это исключало кошек, собак, хорьков и слишком шустрых кроликов.

Не исключало мышей, крыс, хомяков, рыб, рептилий и шипящих мадагаскарских тараканов.

Защищать Кару было после того бессмысленно. Осталось только стянуть ее с рожка и гордо покинуть дом. Якиманка попряталась по своим углам, закрыв от нас двери, я поставила стул на стол и полезла, прибежала Ленка, раскрыла окно, чтобы Каре было куда лететь, и стала громко хохотать и прыгать, чтобы Каре было чего бояться.

Я оказалась с ней вровень. Балансируя, выпрямилась и потянула руки.

Кара глянула на меня почти с укоризной, мотнула головой и отчетливо каркнула:

– Ха работу!

После чего сорвалась с люстры и полетела по коридору, рождая вихрь в недрах коммуны.

– Те-те-те, – не то с похвалой, не то порицая промолвил дед наш

Артемий.

– Ура! Клиника! – зарадовалась Ленка и бросилась вслед за Карой.

Унимая коленную дрожь, я слезла вниз и побежала в комнату, ибо что напротив кухни в нашей коммуне, прямо по коридору без поворотов? – комната Ромы-Джа, с роялем и моей антресолью.

Окно там оказалось настежь, и комната кипела уличными звуками. Ленка сидела на подоконнике, держа над двором горшок с Сашкиным перцем.

Так распорядились к тому моменту Ленка и коммунская Сашкина судьба, что он снова жил в ванной, а в комнате нашей рос его любимый жгучий перец, небольшое зеленое деревце. Он-то и держал его пока в коммуне

– он и бешеные Ленкины глаза, уставившиеся сейчас из раскрытого окна отвесно в якиманский двор.

В тот день, когда Сорокин сажал этот перец – разбухшее семечко с белым хоботком, – он крутился весь день в комнате, и Ленка, не выдержав этого, в сердцах заявила: “Что ты липнешь здесь? Шел бы лучше, занялся чем-нибудь бесполезным. Утюг бы выгулял, что ли”.

Сорокин покорно сказал: “Хорошо”, я его поддержала, и Ленка тут же стала смеяться, не поверив, что мы это сделаем.

А мы стали гулять с утюгом каждый вечер, и Ленка переименовала нашу коммуну в клинику. Сначала мы выносили его на лужайку у дома, потом

Сашка принес роликовую доску. Мы привязали к ней веревку и стали закреплять утюг, с ним можно было теперь ходить гулять дальше двора.

Ленка радостно кричала нам в окно: “Психи!” – когда мы выворачивали из арки на улицу.

– А вот интересно, долго ли отсюда лететь? – произнесла задумчиво она, почувствовав, что люди возвращаются в комнату.

– Улетела? – спросила я, и что-то свернулось во мне в унынии.

– Прям, – дернула Ленка плечом, поставила перец на крышку рояля, откинулась к раме и уставилась в учебник.

Я обернулась – на тумбочке, с которой начинается мое восхождение в антресоль, стоял Сорокин и смотрел внутрь моего дома.

– Ах, кайф какой, ах, кайф… – причитал он.

Я встала тоже на тумбочку и заглянула – Кара стояла, пригнувшись, у дальней стены, рядом с моими книжными башенками и свернутым на день спальником.

– Рома, – сказала я, – она уйдет из коммуны, когда придет ее время, ладно?

– Все мы уйдем из коммуны, когда придет время, – откликнулся Рома из своего угла. – Я уйду скоро. Если она останется дольше, здесь поднимется бунт, который вы не сможете унять.

– Пусть будет так, – согласилась я.

На стекле окна нашей комнаты висит красная пластиковая дощечка -

“ЗапаснЫй выход”. Табличку повесила Ленка, она встречалась с панком, юным мальчиком, вечерами они гуляли по стройкам, и наша коммуна получила с одной этот новый свой символ. Окно здесь вечно открыто, и это верно, как восхитительно это верно! Ленка удивительно точна в своем виденье жизни, поэтому все ее выходки носят легкий экзистенциальный налет.

Как всякий вестник, ты знаешь, что такое время и когда оно придет, твое время, Кара. Ты ходишь по нашей комнате, стуча подковками своих когтей, и даже не смотришь в сторону распахнутого окна. “Запасный выход” – это на будущее, а сейчас ты здесь, Кара, чтобы изменить наш мир.

Так не я сказала, так сказал Макс. Но Макс – это такое странное существо, он всем друг, но о нем никто ничего не знает. Он приходит в коммуну в гости, приходит, как тень, почти незаметный, но всегда ощутимый. Фотографирует нас, разные странные мелочи нашей квартиры, говорит с нами, с каждым о чем-то своем, и уходит. После него всегда в неожиданных местах находятся сладости, но он никогда не говорит, что приносит их. Он москвич, и мне кажется, что он ходит к нам, как в зоопарк или, точнее, как в экзотический сад, где животных можно наблюдать в естественной среде.