Александр Астраханцев - Мастер карате

Пробовал я с ними и этакую синкретику из йоги, из даосизма, цзэна: правильно дышать, уметь управлять телом как инструментом воли, уметь насладиться глотком воздуха, воды, коркой хлеба — как сладчайшим даром природы, когда и яд становится нектаром; уметь отдыхать в позе лотоса, рыбы, змеи: принял позу — и думай себе о цветочных лугах, о голубом небе, о красоте добра. О Боге я, разумеется, поминать не смел — я еще вполне советским тогда был, но все же учил думать. Думать о возвышенном, о прекрасном и любить это все без корысти. И только на один вид борьбы наставлял: на борьбу со злом.

Мы ведь не в лесу живем, и зло, насколько я понимал, неотъемлемо от людей и неисчерпаемо, хотя уменьшить его — в наших руках. Милосердие — это ведь не всепрощение; это именно борьба со злом. Ради слабых. Бесконечная, неустанная борьба.

Есть смирные люди — им нужны тень, покой, тишина, а есть — неуемные; они и рождаются такими — как вечно кипящий вулкан, и частенько их заносит куда не надо. А ведь из каждого можно воспитать рыцаря Добра. Просто рядом должен быть Учитель.

Нет, я не собирался делать из них профессионалов — хотелось, знаете, чтобы они шли в милицию, в правоохранительные органы, где, как я понимал, все прогнило в затхлом мире марксизма, без притока воздуха, без свежих идей, без любви, без сострадания.

Вообще коммунизм сам по себе — прекрасная мечта, только не этим дубосекам ее воплощать. Я верю, он настанет. Может, через тысячу лет, а, может, и позже. И если его именем гнобят людей, это еще ничего не значит: именем Христа не меньше загубили; самого Христа это не испачкало…

Я старался растить их души, ткать в них культуру сердца: учил радоваться, быть внимательными ко всему живому. Нет, я не нудил, над душой не стоял пошутить, посмеяться после занятий всегда было у нас правилом. И они, знаете, ко мне тянулись… А тут поддался Системе, пошел на компромисс: пришлось отбросить свои принципы (на время, думал, раз так надо) — участил тренировки, усилил нагрузки.

Особенно Леней занялся — верил: он у меня станет чемпионом. Я поставил на него; я решил: он прославит наш город, область, может, даже страну. И меня, конечно! Этот соблазн искупаться в славе, пусть даже отраженной, эти амбиции собственных нереализованных возможностей ох как знакомы всякому тренеру! Нет, мне не нужны были ордена, звания — это ни с какой стороны моих бугорков честолюбия не щекотало. Квартира, хорошая зарплата, машина? да ради них я бы и в Систему впрягаться не стал; единственное, чего хотелось — проехать по миру. Даже не в Парижи, не в Америки — ужасно жаждал своими глазами увидеть Восток: Японию, Индию, Китай; было время — в снах видел, бредил ими.

Да, поставил на него! И поплатился.

Оставалась неделя до первенства; все готово, все напряжены до предела. И вдруг Леня преподносит такой сюрприз, что у всех челюсти отпали: убил человека.

Это был удар и по мне тоже — я так и не смог оправиться. До сих пор.

А как случилось? Возле кинотеатра «Октябрь» есть пятачок; не знаю, как сейчас, а тогда там вечно табунились подростки, юношество со всего околотка; и вот мой Леня схватился там с тремя. Результат самый плачевный: у одного разрыв печени и кровоизлияние в полость живота; то ли неудачно, то ли слишком поздно прооперировали — сразу после операции скончался; у второго — перелом малой лучевой кости; третий остался цел только потому, что дал деру.

Ну, судебное разбирательство… Сначала думали, что — из-за девчонок; нет, все сложней.

Все они были знакомы чуть ли не с первого класса; поскольку он слабей их, замкнутый и одинокий, они избрали его постоянной жертвой: раздавали пинки, шелобаны, отбирали деньги, а если не было, плевали в лицо и мочились ему в карманы.

Он и в каратэ-то пришел, как я потом понял, чтоб отомстить. А я не разгадал. И на «пятачке» появился не случайно — не в кино шел, некогда ему было в кино ходить. И пришел, только когда почувствовал, что созрел, а те дурачки не поняли и стали по привычке задирать.

Леню судили, дали пять лет изоляции. До совершеннолетия — в детской колонии. Я пытался его защитить, повлиять на приговор: хоть бы дали условно — уж за эти пять лет я бы поработал над его душой, я бы многое успел! Но куда там — родители умершего очень уж хотели его засудить.

Представляете, каково было это пережить Лениной матери?..

Пытались привлечь к ответственности и меня тоже, запретить вести секцию: учу, мол, подростков жестокости. Я защищал себя сам: вы ж не запрещаете держать в доме кухонные ножи, выпускать на заводах кирпич, ездить в машинах — а ведь все это в любой момент может стать орудиями убийства! Орудия не имеют воли; мотивы убийства — в сердце человека… Были свидетельства моих учеников, родителей. Выяснили все же, что жестокости я не учу, хотя и чувствовал я себя препакостно: понимал, что выкручиваюсь, что, по-хорошему-то, мне с ним пополам срок делить надо. Да и разделил бы, если б позволили.