Александр Астраханцев - Женщина на проселочной дороге

О Женщине (с большой буквы) много написано, есть прекрасные образы ее и в мировой, и в русской литературе, однако у каждого свое представление о ней.

Когда я думаю о Женщине, мне вспоминается почему-то случайная попутчица на проселочной дороге много лет назад. И видел-то я ее не больше пятнадцати минут.

Ехали мы тогда втроем: шофер, главный агроном района (так, кажется) и я; я приехал на так называемые «встречи с читателями», и меня свели с этим агрономом, чтоб прихватил с собой в дальний совхоз.

Пожилой и грузный агроном сидел впереди, рядом с шофером и, как только выехали, стал расспрашивать меня о литературных новостях; оказывается, он регулярно почитывал журнальную публицистику, неплохо ориентировался в текущей литературе и имел на все собственный, довольно критический взгляд — жаль только, быстро задремал. А перед указателем сворота к какому-то селу (помнится, к Творогову) встрепенулся и сказал шоферу:

— Давай-ка, Гена, завернем ненадолго, — и, повернувшись ко мне, пояснил: — Мое родное село.

Свернули с асфальта на гравийный проселок с выбоинами и лужами. Я сидел сзади и поглядывал в окошки тряского газика; сначала вдоль дороги тянулась сочная после дождей зелень пшеничных и картофельных полей, потом въехали в поле цветущего рыжика — будто в желтое пламя, разлившееся до дальних зеленых холмов вокруг, плывущих за нами в прозрачном мареве, и накрытое голубым небом сверху; от обжигающей желтизны поля небо казалось еще голубей, холодней и глубже.

Красота!.. Ее надо было воспринимать только молча, и, слава Богу, мои попутчики, погрузившись в это желто-зелено-голубое сияние, тоже молчали.

Впереди на пустом проселке замаячила одинокая женская фигура с ношей в руках; когда до нее осталось метров двести, женщина оглянулась и перешла на обочину.

— Слушай, это же Елена! — неожиданно сказал агроном шоферу. — Она утром была у меня с отчетом! Вот дуреха — прется пешком!.. Давай-ка захватим.

— Да ну ее, дойдет, — угрюмо отозвался шофер; это было первое, что он произнес за дорогу. — Бабу сажать — верняк никуда не уедем!

— Давай-давай, не упрямься, уедем, — спокойно, но твердо приказал агроном.

Шофер нехотя подчинился — притормозил, поравнявшись с женщиной.

Она стояла на обочине, равнодушно дожидаясь, пока мы проедем: я хорошо видел ее сквозь окошко, словно в рамочке за стеклом — статную женщину в легком расклешенном платье в мелкий цветочек. Она была босиком, а обе ее руки — предельно заняты: в одной — пузатая сумка, причем вместе с сумкой в руке она держала еще и длинный, хвостатый букет из ромашек, колокольчиков, розовых полевых лилий и иван-чая, а в другой — босоножки, и еще плащ на локте.

— Садись! — приоткрыв дверцу, крикнул шофер.

Женщина обернулась на простецкое это приглашение, узнала, видимо, и шофера, и агронома и приветливо улыбнулась им. Взгляд ее зорко скользнул и по моему, совершенно незнакомому ей лицу.

— Спасибо, дойду! — отозвалась она бодро. — Езжайте! Странная какая: тащит столько ноши, ноги, наверное, стерла — и отказывается ехать!.. В ней была какая-то нестандартность, несводимость в одно целое деталей. Я всмотрелся в ее лицо, затененное густыми волосами — волосы закрывали лоб, щеки, бежали по плечам, и все же бросалось в глаза — или, может, только угадывалось? — что она очень красива.

То была не смазливость, не холодная фотомодельная красивость, и не законченная, классическая ясность мадонны со старинного холста; пышная женственность ее сильного тела, чистый, ровный загар лица и рук, темные брови, сочные губы, прямой ровный нос, остренькие скулы — все это составляло здоровую, грубоватую красоту простой деревенской женщины, и все это освещено светом живых глаз, в которых приветливость и любопытство смешались с бликами солнца, неба и желтого поля.

— Что ж босиком-то, ноги бьешь? — пожалел ее агроном.

— Да-а… — нехотя махнула она рукой.

— Ну ты че, как девочка, ломаешься? — грубо выговорил ей шофер. — Тебя люди просят!

Улыбка на лице женщины пригасла, она глянула на шофера с укором, еще мгновение поколебалась, смущенная тем, что ее, действительно, ждут и что у нее босые ноги, на которые она глянула сокрушенно; затем решительно подошла и распахнула заднюю дверцу. Я подвинулся, и она шумно села, продолжая держать в руках и букет, и босоножки, и сразу заняла собою и вещами почти все сиденье, так что мне пришлось максимально ужаться. Машина тронулась.