Сергей Минаев - Р.А.Б.

– А разве душу можно вылечить? – спросил лопоухий.

– А у тебя болит? – заржал Вася.

– А фиг ее знает, – пожал плечами лопоухий, – может и болит.

Кажется, он был совершенно пьяный.

– Душу нельзя вылечить, ее можно только спасти, – зачем-то сказал я.

Татарин бросил на меня косой взгляд и продолжил:

– Отец с дедом в тех местах охотились. Рассказывали, места там и правда волшебные. Лес по берегам реки, а берега какие-то ломаные. Но главное – воздух. Вроде обычный, а вроде так обволакивает, что руками можно потрогать.

– А далеко отсюда?

– А кто его знает! До Урахчи далеко. Вроде можно на поезде доехать… Я слышал, станцию открыли. Там, – он махнул рукой, – за лесом, где раньше пригородные поезда ходили. До войны…

«Кому больше идти некуда. Кто потерялся». Сидеть стало тяжело. Я лег спиной на лавку и продолжал слушать, глядя в потолок.

– Это сколько же туда ехать? – присвистнул Вася. – И где там-то искать?

– А зачем тебе? – скривился татарин. – Тебе туда не надо.

– А все-таки душу можно вылечить? – не унимался лопоухий.

– Старики рассказывали, баба одна не могла долго родить. И вот, короче, ей сказали…

Уже не слушая дальше, я провалился в сон. Мне снился лес, стоящий стеной, а за ним поляны с маленькими, мультипликационными избушками. И вокруг них степенно вышагивали люди в белых одеждах. Седые старики и старухи. Это была та самая деревня. Иногда попадались другие, в серых накидках или плащах. Я отчего-то знал, что они родились не здесь, а когда-то сюда попали. Дошли. И картинка словно напрыгнула на меня, я стал различать лица до мельчайших подробностей. Я увидел бомжонка, и Загорецкого, и Евдокимова, и Аню, и еще каких-то до боли знакомых людей, возможно, работавших со мной в корпорации или стоявших тогда рядом, на улице. Из-за избушки вышел мужик, охранник, сидевший со мной в «Б-блоке». Он стал вглядываться в небо, будто пытаясь найти меня, но мое лицо было таким большим, что он не смог бы разглядеть меня на фоне облаков. А из-за его спины вышел Нестеров. Одной рукой он держался за горло, а вторую все вытирал об одежду, будто стирая следы крови. Но крови не было. Ни на руке, ни на горле. Кажется, он это и сам понял. Он вдруг начал расти, взметнулся над крышами изб, потом над верхушками деревьев, потом еще выше… и вот уже он лбом столкнется сейчас со мной. Он видит меня, открывает рот, чтобы что-то сказать, но я и сам понимаю, что он меня поймал. Он схватит меня за руку и отведет туда… обратно. Нестеров что-то говорит мне про Евдокимова, потом про тех, кто остался на поляне, утверждая, что и они мертвы. Я не слышу его голоса, слова возникают прямо у меня в голове. Он ищет мою руку, а я пытаюсь увернуться, спрятать ее за спину. И тут, совершенно отчетливо, слышу его голос:

– Какие у тебя голубые глаза! – говорит он. И я начинаю кричать. Долго, пронзительно, на одной ноте. Я кричу диким, не своим голосом, а он находит мою руку, начинает трясти, и говорит: – Давай, давай, давай…

– Вставай! Вставай, Сань, ты чего? – Я открываю глаза и вижу лопоухого. – Ну ты и орешь! У тебя всегда так с бодуна?

– А? Чего? Где я?

– В психушке! – смеется татарин.

За окном утро. Солнечный свет блестит на полупустой бутылке с водкой. Я жмурюсь спросонья и пытаюсь стряхнуть с себя остатки страшного сна.

– Мы в город возвращаемся, – говорит Вася, – на смену. С нами пойдешь? Или дальше?

– Куда дальше? – не понимаю я.

– Куда ты шел, – утвердительно говорит татарин. – Водки тебе оставить на дорогу?

Я киваю.

– Ну, бывай! – «барсовцы» по очереди жмут мне руку и идут к выходу.

– Эй! – окликаю я. – А где станция? Та, которую опять открыли!

– Километров десять лесом, – пожимает плечами татарин. – В ту сторону.

Я иду по асфальтовой дороге вперед. Далеко ли до станции, я не знаю. Я даже не уверен, та ли это дорога, но другой мне вроде не попалось, а значит, я на верном пути. Солнце светит мне в спину, и моя длинная тень, проецируясь на пыльную дорогу, тянется от носков стоптанных ботинок вперед и чуть влево. Глядя на тень, я думаю о том, что изрядно исхудал за эти месяцы, хотя на самом деле меня это мало занимает. Я поднимаю левую руку вверх, тень делает то же самое. Потом поднимаю правую. Тень отвечает. Так я развлекаю себя некоторую часть пути. Станция все не показывается. Через какое-то время тень становится короче. А потом – наоборот, все длиннее и длиннее. Я оглядываюсь и вижу заходящее солнце. Судя по тому, сколько я прошел, до поздних сумерек я буду на месте. У меня в сумке есть бутылка воды, мятая пачка сигарет, немного водки и денег. А значит жизнь, как это ни странно, продолжается… для всех.