Ирвин Уэлш - На игле

Я выслушал немало говна от Тони по поводу этого эпизода, но Кэролайн решила, что это было круто, и призналась мне, что чуть не умерла от ревности. С её точки зрения, парнишка был ужасно хорошенький.

Короче, я не вижу ничего дурного в том, чтобы попробовать дойти до конца с каким-нибудь подходящим парнем. Просто так, из любопытства. Беда в том, что возбуждают меня обычно только телки. Парни никогда не выглядят так сексуально. Дело исключительно в эстетике, на мораль-то мне насрать в высшей степени.

Старый удод явно не тянет на то, чтобы оказаться в верхних строках моего персонального списка лиц, с которыми бы я хотел потерять мою гомосексуальную девственность. Впрочем, он тут же сообщает мне, что у него есть квартира в Стоук-Ньюингтоне, и предлагает мне провести там ночь. Что ж, это не так уж далеко от норы Мела в Далстоне, так что почему бы и нет?

Старый удод оказывается итальянцем, и звать его Джи (уменьшительное от Джиовании, надо полагать). Он рассказывает мне, что работает в ресторане и что в Италии у него есть жена и дети. У меня складывается ощущение, что он вешает мне лапшу на уши. Одно из преимуществ жизни торчка заключается в том, что ты видишь ложь с первого взгляда, поскольку сам врёшь мастерски и знаешь, как это делается.

Мы садимся на ночной автобус. В автобусе полно молодняка: кто пьян, кто удолбан, кто едет на вечеринку, кто — с вечеринки. Как бы мне хотелось оказаться в одной из этих компаний, вместо того чтобы ехать на дом к старому засранцу. И всё же…

Квартира Джи находилась в цокольном этаже одного из домов по соседству с Черч-стрит. Я не понял точно, в каком месте, но видно было, что вряд ли намного дальше Ньюингтон-грин. Внутри творился жуткий бардак. Огромный старый сервант, комод и латунная кровать занимали большую часть крохотной комнатки, лишенной гигиенических удобств.

Я ужасно удивился (учитывая все мои предшествующие размышления), что в комнате действительно много фотографий какой-то женщины с детьми.

— Это твоя семья, приятель?

— Да, это моя семья. Скоро они приедут и будут жить вместе со мной.

Я не поверил ни одному его слову. Возможно, я так привык ко лжи, что правда начала звучать для меня нестерпимой фальшью. И всё же.

— Ты по ним скучаешь.

— Да, конечно, — говорит он, а затем: — Ложись в постель, мой друг. Спи. Ты мне нравишься. Можешь у меня остаться ненадолго.

Я пытливо посмотрел ему в глаза. Физической опасности он не представлял, так что я подумал: «Да пошло оно все в жопу, я так устал» — и вскарабкался на кровать. Тут я вспомнил Денниса Нильсена, и в голове у меня промелькнуло сомнение. Я уверен, что многие его жертвы тоже считали, что он не представляет физической опасности, а потом он душил их, обезглавливал, а головы отваривал в большом котле. Нильсен работал в том же самом Центре трудоустройства в Криклвуде, в котором работал один парень из Гринока, которого я знал. Парень из Гринока сказал мне, что как-то на Рождество Нильсен принес карри, которое он приготовил для своих сослуживцев по Центру. Возможно, все это только треп, но кто знает? Как бы то ни было, я закрываю глаза, и усталость тут же берёт своё. Я слегка напрягаюсь, когда он садится на край кровати рядом со мной, но вскоре успокаиваюсь, потому что он не предпринимает никаких попыток прикоснуться ко мне — к тому же мы оба одеты. Я проваливаюсь в болезненный смутный сон.

Я просыпаюсь, совершенно не представляя себе, сколько времени я проспал. Во рту у меня сухо, а всё лицо почему-то мокрое. Я прикасаюсь пальцами к щеке. Все мои пальцы испачканы в липкой молочно-белой жидкости. Я поворачиваюсь и вижу, что старый козёл лежит рядом со мной абсолютно голый и сперма капает с конца его толстого и короткого члена.

— Мерзкий старикашка! Ты дрочил на меня, пока я спал! Гнусная старая перхоть!

Я чувствую себя полным ничтожеством, использованным носовым платком или чем-то в этом роде. Я прихожу в бешенство, бью старого ублюдка по морде и спихиваю его с кровати. Он похож на отвратительного толстого гнома с отвислым брюхом и лысой головой. Я попинал его немного, но вскоре завязал, потому что услышал, что он плачет.

— Блядский рот, какой же ты говнюк, какой же ты…

Я принимаюсь ходить взад-вперед по комнате, но его всхлипывания нервируют меня. Найдя на одной из латунных стоек кровати халат, я прикрываю им уродливую наготу Джиованни.

— Мария! Антонио! — всхлипывает он.

Я не успеваю даже понять, как это случилось, но я уже обнимаю старого мерзавца и утешаю его.