Ирвин Уэлш - На игле

А ещё я с немалым удовлетворением вспоминаю, за что он меня ненавидит. Майк однажды потерял голову от одной девчонки, которая на него даже не смотрела. А я потом её трахнул. Нельзя сказать, чтобы кто-нибудь из нас испытывал к девочке особенные чувства, но Майк изошёл говном от зависти. Большинство людей знают на собственном опыте: больше хочется всегда того, что не можешь получить, а то, чего тебе и даром не нужно, судьба тебе подносит на блюдечке. Такова жизнь, и жизнь половая — не исключение. Я оказывался в ней и победителем, и побежденным. Да и кто не оказывался? Проблема здесь только в том, что гнусный пидор Форрестер копил свои мелкие жизненные обиды в дупле, словно жирная злобная белка. Но я всё равно должен любить его. А что мне ещё остаётся, если у него можно затариться?

Наконец Мики надоедает унижать меня. Любой садист получил бы от этого не больше удовольствия, чем от втыкания иголок в пластмассовую куклу, Я с радостью доставил бы ему больше удовольствия, но сегодня я в таком дауне, что не могу достойно реагировать на его тупоумные подколы. Наконец он изрекает:

— Башли принес?

Я достаю из карманов несколько мятых бумажек и с трогательной услужливостью разглаживаю их на журнальном столике. Затем с почтительным видом и со всеми приличествующими церемониями я вручаю Майку деньги. Тут я в первый раз замечаю, что у Жирной Хрю на гипсовой повязке с внутренней стороны бедра чёрным маркером нарисована толстая стрелка, указывающая в сторону промежности. Рядом со стрелкой печатными буквами написано: ЧЛЕН ВСТАВЛЯТЬ СЮДА. В моих кишках что-то снова переворачивается, и меня охватывает неудержимое желание как можно скорее затариться и свалить от Майка с максимальной скоростью. Но тут Майк, пересчитав купюры, к моему изумлению, извлекает из кармана две белые капсулы. Я никогда не видел ничего подобного прежде. Это две твёрдые фиговины в виде маленьких бомбочек, покрытые сверху чем-то вроде воска. Беспричинный гнев охватывает меня. Впрочем, почему беспричинный? Гнев такой силы может быть вызван только героином или, вернее, его отсутствием.

— Что это за херню ты мне пытаешься всучить?

— Опий. Опийные свечи. — Тон Майка меняется и становится почти виноватым.

— И что мне с ними делать, в жопу засовывать? — говорю я без задней мысли, и тут же мое лицо озаряет улыбка.

Мики улыбается в ответ.

— А я уж боялся, что мне тебе объяснять придётся, — говорит он с апломбом, на что Саутон реагирует смешком, а Жирная Хрю — ослиным ржанием. Он видит, однако, что я недоволен, и продолжает: — Тебе же не нужно, что тебя сразу вставило, прикинь? Тебе нужен медленный приход, чтобы прошла боль, чтобы ты смог слезть с иглы, прикинь? Тогда это для тебя самое то. Сделано, блядь, прямо на заказ для таких, как ты. Опий постепенно всасывается, поступает в кровь, а затем концентрация спадает. Мать твою так, да их в больнице доходягам дают!

— Ты в этом уверен, чувак?

— Прислушайся к голосу опыта, — говорит он, улыбаясь, но улыбка эта обращена в большей степени к Саутону, чем ко мне. Жирная Хрю откидывает свою засаленную башку назад, демонстрируя лошадиные зубы.

Короче говоря, я поступаю, как мне велели. Прислушиваюсь, так сказать, к голосу опыта, извинившись, удаляюсь в сортир и прилежно засовываю свечи в жопу. Я засовываю палец к себе в жопу первый раз в жизни, и от этого ощущения меня слегка поташнивает. Я смотрю на свое отражение в зеркале, висящем над раковиной. Рыжие волосы, тусклые и потные, и белое лицо с кучей мерзких пятен. Два особо выдающихся следует назвать скорее фурункулами. Один на щеке, и один на подбородке. Из меня и Жирной Хрю вышла бы замечательная парочка, и я вызываю в своем воображении извращенную картину — мы с Хрюшкой плывем в гондоле по венецианскому каналу. Я возвращаюсь в гостиную, всё ещё не в себе, но предвкушая приход.

— Они не сразу действуют, — ворчливо бросает Форрестер, когда я появляюсь на лестнице.

— И не говори. С тем же успехом я мог бы засунуть их тебе в жопу.

Мне удается впервые выдавить улыбку из Джонни Саутона. Я вижу, как кровь приливает к уголкам его тонкого рта. Жирная Хрю смотрит на меня так, словно я только что совершил ритуальное убийство её первенца. От этого недоумения, застывшего у неё на роже, я чуть не лопаюсь со смеху. Майк бросает обиженный взгляд, который означает что-то вроде «Шутки здесь шучу я», но в нём читается смирение, потому что он уже утратил свою власть надо мной. Она кончилась сразу же после совершения сделки. Теперь он значил для меня не больше, чем высохшее собачье дерьмо в торговом центре. Да что там, гораздо меньше. Вот так-то.