Ирвин Уэлш - На игле

У меня есть все альбомы Боуи, какие он только записал, а альбомов у него — до хера. Одних только сраных концертных бутлегов тысячи. Но сейчас мне глубоко насрать и на него, и па его музыку — Майк Форрестер, бездарный гнусный ублюдок, не записавший за всю жизнь ни одного альбома, ни одного сраного сингла, мне гораздо дороже всех Дэвидов Боуи, вместе взятых. Потому что крошка Мики — это тот, кто нужен мне сейчас, а как сказал Кайфолом (он явно стырил этот афоризм у кого-то другого), все существует только здесь и сейчас. (По-моему, первым это брякнул какой-то говнюк в рекламе шоколада.) Я не могу сосредоточиться и вспомнить точно, кто эта был, потому что это не имеет сейчас особого значения. Значение имеют только я, моя ломка и Мики, мой спаситель.

Какая-то старая кошёлка — кроме них, в это время на автобусах никто и не ездит — разоряется на водителя и исходит говном, задавая ему кучу бессмысленных вопросов об автобусных маршрутах и расписаниях. Чтоб ты сдохла, старая корова, или хотя бы заткнула свой хлебальник! Я чуть не задохнулся от безмолвного негодования на её эгоистичную мелочность и на отвратительную снисходительность водителя к этой старой перхоти. Столько кругом разговоров о молодежном вандализме, но почему все молчат на предмет психического террора, который беспрестанно творят пенсионеры? Когда карга наконец залазит в салон, губы её недовольно поджаты, как куриная жопка.

Она садится прямо передо мной, так что мой взгляд утыкается ей в затылок. Я мечтаю, чтобы у неё случился инсульт или обширный инфаркт… Нет! Если с ней это случится, то я никогда не доеду до Мики. Если она умрёт прямо здесь, начнется суматоха. Люди ведь пользуются любой возможностью, чтобы развести суету. Она должна умереть медленной, мучительной смертью. Раковые клетки — это самое то. Я представляю, как комок раковых клеток растёт и размножается внутри её тела. Но как только мне удается это представить, как я тут же ощущаю, что то же самое происходит и со мной. Тогда я бросаю это занятие, и весь мой гнев на старую дуру тут же пропадает. Я чувствую полную апатию. Старухе нет места в моем здесь и сейчас.

И тут я роняю голову. Роняю так внезапно и неудержимо, что чувствую, как она отрывается от моей шеи и летит прямо на колени к зловредной старой перечнице, которая сидит передо мной. Я хватаю голову обеими руками и держу, упирая локти в колени. Я боюсь, что уже проехал мою остановку, но тут силы внезапно возвращаются ко мне, и я схожу на Пенниуэлл-роуд, напротив торгового центра. Я перехожу проезжую часть улицы и срезаю путь через торговый центр, продефилировав мимо закрытых на стальные штанги торговых площадей, которые так и не удалось никому сдать, и мимо автостоянки, на которой с того самого дня, как центр построили, ни разу не стояли автомобили, а построили его двадцать лет назад.

Квартирка Форрестера расположена в доме, который выше, чем остальные дома в Мьюирхаусе: там в основном двухэтажная застройка, но его дом пятиэтажный, так что есть даже лифт — правда, он не работает. Чтобы сберечь силы, я взбираюсь по лестнице, прижимаясь к стене.

В дополнение к судорогам, боли, потливости и полному распаду центральной нервной системы я чувствую, что у меня начинаются проблемы с кишечником. Я ощущаю там неприятное шевеление, однозначно предвещающее понос, стремительно сменяющий длительный запор. Перед дверью Форрестера я пытаюсь взять себя в руки. Не для того чтобы обмануть барыгу: он всё равно заметит, что меня ломает. У героиновых барыг на эту тему глаз наметанный. Я просто не хочу, чтобы ублюдок видел, насколько Mire плохо. Я готов вынести любое говно, любое унижение со стороны Форрестера, чтобы разжиться тем, что мне нужно, но я не вижу никакого смысла выставлять перед ним напоказ мои страдания.

Форрестер, очевидно, замечает отражение моей рыжей шевелюры в матовом, армированном проволокой дверном стекле. Тем не менее проходит целая вечность, прежде чем он открывает дверь. Говнюк начинает обламывать меня прямо с порога. Он холодно здоровается со мной:

— Привет, Рента.

— Привет, Майк.

Он меня зовет Рента, а не Марк, а мы его будем звать Майк, а не Форри. Оставим ему право быть фамильярным. Стоит ли подлизываться к этому мудаку? Здесь и сейчас, пожалуй, стоит. Другая политика просто рискованна.

— Вползай, — говорит он, делая знак плечом, и я покорно следую за ним.