Ирвин Уэлш - На игле

Хлороформ намного грубее и намного опаснее. Я до сих пор содрогаюсь, вспоминая, какому риску я подверг маленького человечка. К счастью, Кевин проснулся, отделавшись только головной болью и обрывками кошмаров, в которых отразилось невольное путешествие на кухню.

Раны я изобразил при помощи кое-каких товаров из магазина розыгрышей и эмалевых красок «Хамброл». Используя косметику, принадлежавшую Фрэн, и обычный тальк, мне удалось превратить лицо Кевина в на редкость убедительную маску смерти. Но самой моей большой удачей было, разумеется, то, что мне удалось похитить три пластиковых мешка с кровью по пинте в каждом. Я украл их из холодильника в патологоанато-мической лаборатории при нашей больнице. Я чуть не сошел с ума — ведь этот козел Ховисон подозрительно посмотрел на меня, когда я прошел по коридору мимо него, но, впрочем, он всегда на меня так смотрит. Думаю, это потому, что я однажды обратился к нему «доктор» вместо обычного «мистер». Он странный тип. Впрочем, большинство хирургов — странные. Без этого на такой работе не выдюжишь. То же самое относится, пожалуй, и к работе типа той, что у Тома.

Усыпить Кевина было совсем нетрудно. Гораздо труднее оказалось поставить всю сцену, а затем устранить её следы в течение каких-то тридцати минут. Сложнее всего было отмыть мальчугана от краски перед тем, как уложить его обратно в постель. Пришлось использовать не только воду, но и растворитель. Остаток вечера я провел, драя кухню, чтобы не осталось следов крови. Овчинка, впрочем, стоила выделки. Фотографии казались подлинными. Достаточно подлинными для того, чтобы одурачить Вентерса.

После того как я помог отправиться Алу в мир лучший, всё пошло просто замечательно. Мы с Фрэнсис разошлись. Впрочем, мы с самого начала не очень подходили друг другу. Она, по большому счёту, видела во мне только сиделку и источник денег, для меня же отношения с ней и вообще потеряли всякий смысл после смерти Вентерса. С Кевом расстаться мне было гораздо тяжелее. С тех пор я начал сожалеть, что у меня нет ребёнка. Теперь уже и не будет никогда. Фрэн мне, кстати, сказала, что я спас её веру в мужчин, которая совсем пропала после Вентерса. По иронии судьбы оказалось, что, видимо, у меня на роду было написано подбирать за этим ублюдком все, что он нагадил.

Моё здоровье — постучу по дереву! — в полном порядке. Болезнь по-прежнему протекает без симптомов. Я очень боюсь простуды и время от времени впадаю в панику, но старательно соблюдаю режим. Иногда я позволяю себе банку пива, но не больше. Слежу за питанием и каждый день делаю легкую гимнастику. Регулярно сдаю кровь на анализ и слежу за уровнем Т-лимфоцитов. Он всё ещё выше критической отметки: честно говоря, он у меня почти такой же, как у здорового человека.

Мы снова живём вместе с Донной, которая, сама не подозревая, стала переносчиком вируса между Вентерсом и мной. Мы научились друг у друга многим вещам, которым нам никогда не удалось бы научиться при иных обстоятельствах. А может быть, и удалось. У нас не так уж много времени осталось, чтобы заниматься досужими домыслами. Впрочем, не могу не выразить своей благодарности в адрес старины Тома из группы поддержки. Он сказал, что я должен справиться с моим гневом, и он был абсолютно прав. Я, правда, выбрал для этого кратчайшую дорогу, отправив Вентерса к праотцам. Я иногда испытываю легкие угрызения совести, но мне удается подавлять в себе подобные порывы.

Я наконец сказал родителям о том, что у меня ВИЧ. Мама просто заплакала и обняла меня. Мой предок ничего не сказал, но на лице его не было ни кровинки, когда он сидел и смотрел «Новости спорта». Когда рыдающая жена попыталась добиться от него хоть какого-нибудь ответа, он промолвил только: «А что тут можно сказать?» — а затем повторил эту фразу ещё несколько раз. Он так и не осмелился посмотреть мне в глаза.

Вернувшись вечером к себе домой, я вдруг услышал, что в дверь позвонили. Решив, что это Донна, которая куда-то уходила, я открыл двери в подъезд и в квартиру. На пороге стоял мой предок со слезами в глазах. Он пришёл ко мне домой впервые. Сделав шаг мне навстречу, он заключил меня в крепкие объятия и повторял, рыдая:

— Мальчик мой…

Это было неизмеримо лучше, чем: «А что тут можно сказать?»

Я рыдал громко и самозабвенно. А потом то, что случилось между мной и Донной, случилось и между мной и моей семьёй. Мы обнаружили ту близость, которой нам никак не удавалось достигнуть раньше. Какая жалость, что я стал настоящим человеком так поздно. Впрочем, поверьте мне — лучше поздно, чем никогда.