Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Люциан лежал рядом с Бобровской в темной спальне и то ли грезил, то ли дремал. Он засыпал и тут же просыпался. Болела голова, ломило спину и поясницу. Может, он болен? Или сходит с ума? Хватит ли у него мужества всему положить конец? Он стоит над пропастью. Если он ничего не сделает, то потеряет все, даже трех женщин, которые живут в его темноте, словно летучие мыши…

Калман твердо решил, что останется в Маршинове на все праздники. Не хотелось возвращаться домой, к торговле, распутной жене и непокорному сыну. Ведь Калман уже далеко не молод. Он ночевал вместе с зятем в куще. Хорошо было лежать под одеялом и сквозь еловые ветки смотреть на звезды. Здесь Калмана защищал Дух Божий, здесь к нему приходили гости: Авраам, Исаак, Иаков, Моисей, Аарон, Давид и Соломон. Калман благословлял Всевышнего, давшего плод винограда, и пел с другими хасидами, в ночь Гойшано рабо бодрствовал с ними и молился. На Шмини ацерес Калман благословил дождь в синагоге, на Симхас-Тойру его первым вызвали к чтению свитка, и Калман купил для двух раввинов право читать отрывки из первой и последней глав. Давно ему не было так хорошо. Калман выставил по бочонку вина и меда, он танцевал и веселился, пил водку, ел капусту с изюмом, жареного гуся и всевозможные пироги и торты. Был навеселе, но не пьян. Калман был рад проявить любовь к евреям, и ему отвечали такой же любовью. Когда он сравнивал веселье в Маршинове с «вечеринками», которые устраивала Клара, ему хотелось и плакать, и смеяться. Там гулял сатана, здесь покоился Дух Божий. Там все было пропитано завистью, злобой, гордыней, фальшью и развратом, а здесь, когда евреи становились в круг и брались за руки, с ними танцевали ангелы и радость нисходила с Небес. Калман прикинул, что денег, которые он захватил из дому, хватит лет на пять, а дальше Бог поможет. Да и сколько Калману осталось?

Он решил, что поселится в Маршинове с Ципеле, ребе и внуками. Будет молиться, изучать Тору, проживет оставшиеся дни как еврей. Торговлю оставит на Майера-Йоэла, пусть ведет дела, как хочет. Кларе пошлет разводное письмо. Ему-то самому развод не нужен, он не собирается жениться снова.

Праздники кончились, хасиды разъехались. В Маршинове стало холодно и грязно. Трудно было поверить, что это тот же самый Маршинов. Теперь синагога опустела. Во дворе так тихо, что слышно, как падают последние сухие листья. Иска-Темерл вернулась к мужу в Комаров. Ее дочь Ентл собиралась рожать. Йойхенен на целый день запирался у себя в комнате, ешиботников осталось мало.

У нескольких живущих при синагоге стариков хасидов за годы накопилось немало разных обид, и теперь они сторонились друг друга. Один дремал на скамье у печи, другой — уткнувшись лбом в стол. Третий сидел над книгой, попыхивая трубкой, четвертый, который молился позже остальных, надевал талес и обматывал руку кожаным ремешком. Его лицо было таким же белым, как седая борода. В синагоге царили сумрак и тишина. Калман взял с полки Мишну, посидел, позанимался. Но сколько можно изучать Талмуд?

Калман не знал, чем себя занять. Пошел к дочери. У Годеле была корь, Ципеле сидела возле кроватки. Окно было задернуто красной занавеской. Когда вошел отец, Ципеле прижала палец к губам: ребенок только что заснул. Калман вернулся в свою комнату и лег на кровать. Но как он мог уснуть, если уже столько дней не делал никакой работы? В окно барабанил дождь, от печи веяло теплом. До вечера далеко, но уже запиликал сверчок. Кто-то возился за печкой. Может, домовой? Калман знал, что здесь опять станет весело. На Хануку снова съедется народ, но сейчас только начало хешвана [201] Хешван — по еврейскому календарю второй месяц года, соответствует октябрю — ноябрю. , до нее еще почти два месяца. На молитву едва собрался миньян. Вечером служанка Кайла принесла Калману бульон, тарелку каши, телятину и сливовый компот, но Калман впервые в жизни потерял аппетит. Наскоро, без хлеба, съел кусок мяса и почув ствовал тяжесть в желудке. Он надел шубу и вышел из дома. Ципеле сказала, что гулять в такую погоду — это безумие, хозяин собаку не выгонит, но Калман не мог сутки напролет сидеть в четырех стенах. Он шагал, наступая в лужи и по щиколотку проваливаясь в грязь. Вышел к железнодорожным путям. Шуба и борода промокли от снега. Стемнело, и Калман ощупывал дорогу палкой, как слепой. Наконец добрел до пустого вокзальчика. Тускло горела лампа, окошко кассы было закрыто: до ближайшего поезда еще семь часов. Калман присел на скамейку. Неужели для него нет места на этом свете?