Исаак Башевис-Зингер - Поместье. Книга I

Отдохнув, он пустился обратно. Крупинки снега кололи лицо, как иголки. Калман шел по раскисшей дороге. Ресницы и брови заиндевели. Ему было не привыкать к ветру и стуже. Он не раз ночевал в лесу, не боясь ни бесов, ни разбойников, но эта темнота совсем иного сорта. Растерянный, Калман брел без цели неизвестно куда.

Когда он вернулся, все уже легли, только в комнате Йойхенена горел неяркий свет. Калману захотелось пойти к зятю, но о чем они будут говорить? И как можно отрывать его от Торы? Он ребе, праведник, святой человек.

Калман поднялся к себе, зажег лампу. Огонек отразился в оконном стекле. За окном шевелился другой Калман, повторял каждое движение. Он сел на кровать. В печной трубе завывал ветер, на крыше гремела черепица. Было жарко натоплено, но холодок пробегал по комнате из угла в угол, как бесенок… Калман прочитал «Шма Исроэл». Он боялся, что не сможет сомкнуть глаз, но, едва он лег, как тут же забылся тяжелым сном.

Ему приснилась Клара. Совершенно голая, она обвивала Калмана косами и хохотала, как Лилит. Калман проснулся. Он чувствовал такое желание, какого не испытывал даже в молодости. Кровь прямо-таки кипела. Калман сбросил одеяло, чтобы немного остыть. Сел, прислушался. Мышь грызла пол, словно пилила пилой. Калман схватил сапог и стукнул им по ножке кровати.

— Пошла вон!

Впереди была бессонная ночь.

Снег шел и шел. То падал хлопьями, то кружился, то летел над землей, заметая распаханные поля. По обочинам выросли сугробы. Казалось, полчища чертей гоняются друг за другом, срывают с хат соломенные крыши, заплетают ледяными косичками конские гривы, запутывают тропинки и шляхи. Калману казалось, что кто-то швыряет ему в лицо горсти соли и заслоняет холодной ладонью глаза. Было бы трудно ехать даже на санях. Карета скользила, лошади то и дело останавливались. Калман вспомнил про валаамову ослицу. Но сказал «а» — говори «бэ», теперь деваться некуда. Сидя на облучке, закутанный в шубу и башлык, Калман спорил сам с собой. Надо было остаться в Маршинове. Что он забыл в Ямполе? К кому он туда едет? К жене, которая ему изменила? Правда, маршиновский раввин, реб Алтер, сказал, что по закону Калман может с ней жить. Коль скоро нет свидетелей измены, женщина считается кошерной. При этом реб Алтер добавил, что муж должен остерегаться и при малейшем подозрении перестать прикасаться к жене. И в торговле он не обязан ей доверять… Что Калман делает, какой черт в него вселился?

— Но! Пошли! Вперед!

Снег валил все гуще. До Ямполя уже недалеко, каких-то пятнадцать верст, но Калман боялся заблудиться. Он смотрел вперед сквозь метель. Ветер то тут, то там взметал снег столбом, как саранчу, готовую сожрать все на свете, в том числе и Калмана с каретой и лошадьми, которые из гнедых превратились в белых, словно поседели. Их крупы качались перед Калманом, будто на одном месте. Снег ложился ему на плечи и меховую шапку. Когда он снимал ее, чтобы отряхнуть, она напоминала ему сахарную голову. Кто знает, вдруг ему суждено погибнуть? Значит, он заслужил наказание. Если евреем в таком возрасте овладевает похоть, он повинен смерти… Калман вынул из-за пазухи бутылку водки и сделал глоток. Напиваться не стоит, но и замерзнуть — тоже не дело. Холод пробрался в шубу, ноги закоченели. Куда лучше поехать? Сразу домой или сначала к Юхевед на мельницу?

Калман перестал погонять лошадей, опустил кнут. Прищурив глаза, он наблюдал за дорогой. Как ни странно, все же видно, что карета остается на ней. Пока светло, опасность не так велика. Кажется, за облаками сияет солнце, тени бегут по полям, иногда на снег падает красный отблеск, будто уже закат. Калман мог остановиться в деревне, но хотелось быстрее оказаться дома. Он внушал себе, что соскучился по Сендеру, Саше. Разве ребенок в чем-то виноват? Это же его сын, его кровь и плоть.

Слава Богу, начался лесок. Теперь уже не заблудишься, по сторонам дороги стоят ели, словно одетые белым мехом. Но здесь темно, будто уже вечереет. Видно лишь на пару шагов вперед. Если вдруг из-за деревьев появится грабитель, Калман не сможет с ним справиться, уж очень он устал. «Ну, всё в руке Божьей», — думал Калман. Он молился Богу и стыдился Его. Всевышний оберегает посланника, но он, Калман, — посланник греха. Остается только уповать на милость. Здесь, в лесу, снег шел не такой густой. Иногда раздавалось карканье вороны или крик какой-то другой птицы. «Как звери выдерживают такой холод?» — удивлялся Калман. Похоже, он засыпает. Чудилось, что он едет уже недели, месяцы, годы, а зима не кончается и не кончится никогда. С минуты на минуту наступит ночь. Казалось, наверху, в небесах, быстро гасят светильники. Только что снег был голубым, сверкал тысячами бриллиантов, и вот он стал черным. Свет сменился тьмой… На карете были фонари, но, во-первых, их стекла обледенели, во-вторых, Калман все равно не сможет зажечь спичку замерзшими пальцами. Остается полагаться на Бога и, не будут рядом помянуты, на лошадей. У животных зрение лучше, они видят даже бесов. Кони шли шагом, и Калман погонял их не кнутом, а словами: «Но! Айда! Айда!» Так он напоминал им, что хозяин пока еще жив. Несмотря на все злоключения, ему было смешно. Человек за шестьдесят подвергает себя опасности, чтобы вернуться к жене, у которой есть любовник… «Эх, Зелда, знала бы ты! И что я за дурак!.. Еще не поздно повернуть оглобли. Можно переночевать в деревне, а утром поехать на станцию и сесть на поезд. Зря я поехал в карете. Лучше бы оставил ее в Маршинове, поездом было бы куда быстрее и безопаснее…»