Вячеслав Репин - Антигония. Роман

Мы помолчали.

— Если проще, ты извлекаешь, а я чего-то жду? ― уточнил я, почему-то услышав в его словах намек.

Мы опять спорили непонятно о чем. Настроение ― хуже некуда.

Хэддл макнул в соус хлеб очень плотским, каким-то очень типичным, от французов перенятым жестом, на миг меня поразившим, продегустировал блюдо.

— Ты уверен, что это съедобно? ― спросил он. ―Кролик?

— Заяц.

Он принялся за еду, но ел как автомат, думая о чем-то своем.

— Вообразить, придумать ― значит, скопировать… то, что уже существует, ― зачем-то добавил я. ― Краски, звуки, запахи ― всё это существует само по себе. Придумать, взять от фонаря их невозможно. А в готовом виде использовать можно. Мысль, собственно, твоя, да вспомни… Как ты ею упивался! Там, где у тебя парнишка вспорхнул с моста.

Я имел в виду его давнюю новеллку, одну из серии, написанную Хэддлом на темы отрочества, которая вышла книгой: в ней излагалась немного сальная, но трогательная история коллективного растления несовершеннолетних, компании нью-хэмпширских шалопаев, заезжей детской писательницей; в итоге самый упитанный и самый неуклюжий из гоп-компании, у которого некстати обнаружился фимоз, срастание кожи на пенисе ― в детском возрасте изредка встречающаяся и легко устранимая патология, ― свел счеты с жизнью.

— Всё придумано, ― вздохнул Хэддл. ― И жуткими швами сшито.

— Что было ― то было. Зачем отпираться?

— Придуманное оседает в памяти навсегда. Чего не скажешь о пережитом реально. Это стирается. Теряет оттенки, трансформируется. Иногда до неузнаваемости, ― пространно объяснял он. ― Память не отражает. Она отсеивает, только и всего.

— Я о другом говорил… Всё уже сказано. Что-то новое придумать невозможно. Вот и непонятно, зачем рвать на себе волосы. Зачем пытаться плюнуть дальше других? Содержанием, просто содержанием, пресытиться невозможно. Оно учреждено раз и навеки. В нем есть… потенция, ― вывел я. ― Замешенная… в сущности ни на чем.

— Потенция?

— Представь себе.

С видом безнадежно непонятого Хэддл продолжал ковыряться в своей тарелке.

— Стилистические выкрутасы ― признак вырождения, ― опять подлил я масла в огонь. ― Все настоящее начинается с содержания. Стиль органически должен вытекать отсюда, из содержания, как нечто неизбежное. На этом мир стоит.

— Да не стоит он ни на чем… Подвешен он над черной бездной… ― мрачно отмахнулся Хэддл.

Мой друг шарил глазами по сторонам, переводил приостывший и полный безразличия взгляд на меня, но вряд ли меня видел. В его глазах я читал приговор себе и моим взглядам, к которому примешивалась толика недоумения: он словно сравнивал меня с темнотой, затопившей двор и улицу, а может быть, и с бездной, на которую только что жаловался, но так и не знал, к какому прийти заключению.

Он продолжал разглагольствовать и позднее. Какой ни есть, но и я был публикой:

— Форма, то, как ты выкраиваешь сюжет ― как Лев Толстой или как Агата Кристи ― отображает смысловую подоплеку. А ты смотришь на форму, как на магический кристалл. Или как на столовый графин, в который можно налить сиропа, а можно какой-нибудь кислятины, купленной на разлив у фермера…

Надрывая спиныпод тяжестью корзин с собранной по расщелинам морской живностью, мидиями, литториной и устрицами, толпа любителей поковыряться в оголившейся морской требухе, с утра опять усыпала весь берег и к обеду опять начала рассасываться. Кишащих фигурок становилось всё меньше. Но наше появление на пляже не могло пройти незамеченным. Два здоровенных лба, вооруженных спиннингами, с ног до головы увешанные снаряжением, мы были похожи наверное на морских пехотинцев, высаженных в тылу у неприятеля перед выдвижением главной ударной силы. На нас косились со всех сторон.

Если верить утренним газетам, которые я спозаранку пролистал в пирьякском кафе, ветер, как и вчера, тянул юго-западный, не превышал 15 узлов. Но погода стояла ветреная. Несмотря на бриз, водная гладь выглядела безжизненной, и от взвеси детрита, взболтанного мощным приливом, море приобрело буро-зеленый оттенок…

Не прошло и четверти часа, мы едва успели бросить по паре раз, как я пожалел о том, что не настоял с утра на смене места, когда предлагал сразу отправиться на скалы. В Баядернской бухте, куда Хэддл заставил меня тащиться, нас ожидали разочарования погорше, чем вчера в Пор-Эс-Тере. Если бы не прогуливающийся вдоль прибоя местный рыболов ― он таскал на боку корзину с крышкой, размахивал, будто хлыстом, коротеньким спиннингом, чем не мог не внушать доверия, ― мне бы удалось уговорить Джона вернуться назад к машине и поехать в другое место. Но теперь время было упущено.