Евгений Попов - Веселие Руси [рассказы]

— Догадался, просрамшись! А то чью же еще? Мою, что ли? — буркнул А.П., неприязненно косясь в мою сторону.

— Ты что так на меня смотришь? Я тебе что, должен, что ли, что ты так на меня смотришь? — вскипел я.

— А ты думал, я тебе за бутылку пива жопу лизать стану? Накось! — с ненавистью поставил он передо мной шиш.

— Ладно, А.П.! Не надо! Чего уж там! — примирительно сказал я.

— А хули ты из себя генерала корчишь? — наступал А.П.

— Какого еще такого генерала? — растерялся я.

— Какого? Литературного! Думаешь, если тебя напечатали в «Октябре», так это уже все?

— Да почему же, почему я строю-то? — расстроился я.

— А я знаю, почему? — не знал А.П.

— Ну на, выпей мою бутылку, — сказал я.

— Вот-вот! Все подтверждается, — огорчился А.П., но бутылку все же взял.

И всходило солнце, и это было утро, раннее туманное густое утро, и оно обещало такой день, такой жаркий день, какого еще никогда не видел наш город, да и вся Сибирь не видела. Я вдруг сообразил, что эта фраза (последняя) — суть цитата из моего же рассказа «Настроения», который я написал в 1964 году и который до сих пор не могу нигде напечатать. Мне стало смешно.

— Говно ты, все-таки, А.П., - сказал я. — Хули ты залупаешься? Хули я тебе сделал?

— Да ладно, чего уж там. Не сердись. Извини, — буркнул он. — Давай-ка лучше обнимемся, браток! Помнишь, как мы тогда с тобой в Москве запили? Рубцов тогда еще шапку у тебя взял, уехал в город Рубцовск, и там ее пропил на аэродроме.

— А шапка та была не моя, шапка была Лысого… Я тогда, помнишь, к тебе в общежитие пришел за этой шапкой, а ты уже в Соловьевке лежишь, под антабусом?

— …Ага! А Танька, стерва, пустила слух, что я жру в день по килограмму соленых помидоров, чтоб на меня антабус не действовал, помнишь?

— Помню…

Мы обнялись. А был, между тем, страшный плотный утренний речной туман. Из речного тумана вдруг вышел босой человек, по виду грузин или армянин. Может быть даже и еврей. Босой человек в фирменных джинсах и цветной майке «Nu pogodi». Он дико посмотрел на нас, отшатнулся и вновь исчез в густом речном тумане.

Из-за глубокомысленного отношения к реально существующей действительности, Корочьев впал не то, чтобы в пессимизм, а в какую-то вялую, несимпатичную апатию он впал. Вялую, несимпатичную, малоинтересную для окружающих. Отчасти — сонливую.

«Витамин „С“ надо есть. Я съедаю перед дежурством десять его таблеток, этой аскорбиновой кислоты, и у меня голова ясная, и она гудит… Гудит, гудит, гудит… Как колокол… Как Новгородское вече… Как колокол Новгородского вече гудит», — говорил ему приятель Лев, дипломированный врач, работающий в сумасшедшем доме сторожем. Спился.

Корочьев не ел витамина «С». Корочьев подошел к окну случайной комнаты, где он проживал, сбежавши определенное количество времени тому назад от своей «супруги», и он увидел свежевыпавший снег.

Снег.

И кроме того — ель плавно махала лапами, и клочья березовых листьев, жухлые, продолжали носиться в воздухе, поминая осень.

Корочьев цитатно прислонился пылающим лбом к холодному стеклу и тут же отпрянул: внизу, под окном этого первого этажа, пугливо мочилась с корточек молодая, судя по беглому очерку одежды и выступающих частей черного на белом тела, женщина, а может быть, даже и девушка, незамужняя женщина.

— Какая гадость, — подумал Корочьев и рассмеялся.

И рассмеялся, и вспомнил, что ему рассказывал один моряк в скором поезде Москва — Мурманск…

…А именно: в скором поезде Москва-Мурманск один моряк рассказал ему, что в ресторане «Москва» города Ленинграда он встретил для своих нужд вполне приличную шлюху, и они пошли за двадцать пять рублей к ней при его выпивке (коньяк, шампанское, шоколад).

В коммунальной той квартирке, где было вполне темно и вполне обычно, они и заночевали, в низенькой угловой комнате со сводчатыми потолками и средней, отнюдь никакой не нищенской там, ОПУСТИВШЕЙСЯ обстановкой. Нет! Вполне средняя была обстановка для нормальной жизни с телевизором. Там имелось даже пианино и к нему вертящаяся черная табуреточка (лакированная), на которой и вертелась профессионалка из «Москвы», устроив под свою нежную кожу маленькую мягкую подушечку в хрустящей крахмальной наволочке.

А когда они, наконец, угомонились и заснули по случаю позднего времени, как муж и жена — обнявшись, грея друг друга, вдруг раздался звук и послышался шорох и звук ключа раздался в запертой двери, и в низенькой угловой комнате появился человек, грубо включивший яркий свет, отчего сразу же стал этот человек огромным, волосатым и очень страшным.