Ион Деген: Наследники Асклепия

Но через несколько минут меня позвали к телефону. Звонили из обкома партии. Голос был еще более начальственным. Голос напомнил мне, что это не предложение, не увещевание, а приказ коммунисту из высокостоящей партийной инстанции. Все. В Ужгороде положили трубку.

На следующий день в больницу доставили шестнадцатилетнего паренька с правосторонней ущемленной паховой грыжей. Ущемление произошло одиннадцать часов назад. Состояние больного тяжелое. Тут же я взял его на операционный стол. Ассистировал Мотя. Под местным обезболиванием произведен разрез кожи, фасции, вскрыт грыжевой мешок. И тут, — о, ужас! — пред нами предстал участок тонкой кишки длиной сантиметров десять, черный, как уголь. Я застыл в отчаянии. Мотя не проронил ни слова. Молчала операционная сестра. Необходима резекция кишки. Необходима!.. Но кто ее осуществит? Дважды я делал резекцию тонкой кишки: один раз на трупе, второй — на кошке. Но на столе предо мной не труп и не кошка — Мыкола Ковач, шестнадцатилетний паренек.

Боже мой! Что делать? О резекции не может быть и речи. Боюсь. Я начал греть кишку салфетками с теплым физиологическим раствором. Через каждых несколько минут я обращался с вопросом к Моте и операционной сестре, выясняя, изменился ли цвет кишки, появилось ли хоть какое-нибудь, пусть малейшее движение в пораженном участке. Ответы либо отрицательные, либо неопределенные. Консультантами я избрал и двух санитарок. Но и они не давали однозначного ответа.

Я продолжал греть и спрашивать. Кишка не светлела и не шевелилась. Нужна резекция. Нет, я не мог решиться на это. Мне казалось, что я убью Мыколу в тот самый момент, когда отсеку кишку. Я не мог. Но ведь и оставлять кишку в таком виде равносильно убийству. Что делать?

В какой-то момент нам показалось, что по пораженному участку прошла волна. Я рассек ущемляющее грыжевое кольцо и вправил кишку в брюшную полость.

Не помню, как я сделал пластику, как зашил рану. Помню только себя на табуретке рядом с кроватью Мыколы Ковача. С кратчайшими перерывами я просидел на этой табуретке двадцать часов, время от времени проверяя, не появились ли признаки перитонита и, приходя в ужас от самой мысли о том, что предстоит предпринять, если, не дай Бог, такие признаки появятся.

На следующее утро Мыкола чувствовал себя вполне прилично. Живот был мягким. Звуки отходящих газов я слушал, как музыку Моцарта. Все. Я мог расслабиться и приступить к текущей работе.

Ежедневно я звонил в облздравотдел и требовал прислать хирурга. Ежедневно обещали. Забыл сказать, что на следующий день после ареста главного врача тяжело заболел гинеколог. Сейчас, вспоминая подробности, я сомневаюсь в том, действительно ли был болен симпатичный источник анекдотов и постоянный компаньон в те редкие дни, когда в клубе мы проводили просветительскую работу — выпивали добытый в больнице спирт, запивая его пивом. Итого, в больнице остался только один врач — зубной, личность малопривлекательная и до того, как до нас докатились слухи о его причастности к аресту хирурга.

Мотя все чаще требовал у меня дать ему прооперировать. Он отвергал как несущественный мой аргумент о том, что его мечта, его будущее — терапия и только терапия, поэтому ему никогда не придется оперировать.

В один из дней, после двух аппендектомий, двух операций по поводу расширения вен в мошонке и операции по поводу пупочной грыжи, я вспомнил, что в перевязочной ждет девятнадцатилетний солдат с большой атеромой за левым ухом. Атерома — это киста сальной железы кожи.

Первую в моей жизни операцию — удаление атеромы — я сделал, будучи студентом третьего курса.

Атерома была на спине, чуть ниже шеи. Под местным обезболиванием я сделал дугообразный разрез по краю опухоли, отвернул кожу, без труда вылущил атерому, не вскрыв капсулы, содержавшей «кашицу», и зашил рану. Все оказалось легко и просто. Тем более что во время операции ассистировал доцент-хирург, ведущий нашу группу. Вспомнив этот случай, я предложил Моте прооперировать солдатика. Правда, после операционного дня почти не осталось стерильных инструментов. Но много ли инструментов нужно для удаления атеромы? Скальпель, пинцет, иглодержатель с иглой. Вот, собственно говоря, и все. Тоже мне операция!

С такой легкостью и самоуверенностью мы отнеслись к этой пустяковой операции, что даже не уложили солдата. Он продолжал сидеть на табуретке, когда Мотя обезболивал операционное поле. Да и потом. Я стоял сбоку, по-наполеоновски скрестив руки на груди. Мотя взял скальпель, сделал дугообразный разрез. И тут началось!