Ион Деген - Портреты учителей

В поселении в Галилее бывшие киевляне отмечали тридцатипятилетие трагедии Бабьего яра. Из Парижа к ним в гости приехал Виктор Некрасов.

А в Киеве, где соцреалистическая глыба памяти «жертв Шевченковского района» стояла на месте несуществующего памятника десяткам тысяч евреев, уничтоженных в Бабьем яре, мы, мечтавшие об Израиле, слушали прорывавшуюся сквозь помехи взволнованную речь друга.

Спустя четырнадцать месяцев мы приехали в свою страну.

Есть в медицине такое понятие — патогенез. Это цепь причинно-следственных звеньев, приводящих к состоянию, которое мы называем болезнью.

В этой главе, заключающей книгу о моих учителях, я постарался не быть врачем, и не анализировать состояния, вызвавшего недоумение моих друзей.

Когда в 1979 году Виктор Некрасов приехал в Израиль, мне не хотелось встретиться с ним, как, вероятно, ему не хотелось увидеть меня. Достаточно того, что я знаю причину этой болезни. Стоит ли говорить о ней?

Сорок два года назад я впервые прочитал «В окопахСталинграда».

Я полюбил писателя, создавшего эту книгу. Я не знал, что когда-нибудь встречу его, что мы станем друзьями, что потом пути наши разойдутся.

Действительно, это не имеет значения. Сорок два года назад я полюбил писателя Виктора Некрасова навсегда. 1987 г.

Портреты учителей. Эта скромная книга не содержит всех достойных портретов. Вероятно, ее следовало начать с портрета воспитательницы детского сада. Я четко помню ее возмущенное лицо, когда меня, пятилетнего ребенка, укусила гадюка.

— В детском саду двести детей. Все дети как дети. Почему никого не укусила гадюка? А именно тебя должна была укусить гадюка! — негодовала она, отсосав кровь из ранки на моей ноге. Так я впервые узнал о моей отрицательной исключительности.

А может быть надо было начать с моей первой учительницы, Розы Эммануиловны? Она невзлюбила меня с того самого момента, когда из нолевого класса меня перевели к ней в первый. Я был непрочь остаться в нулевке вместе с моими друзьями из детского садика, но педагоги почему-то решили, что в нулевом классе мне делать нечего.

Роза Эммануиловна, чтобы избавиться от меня, кричала, что в первом классе мне тоже нечего делать. Вообще по отношению ко мне она была настроена мистически, считая, что во мне живет какой-то бес, который все схватывает на лету, но вместе с тем разрушает не только ее стройную педагогическую концепцию, а вообще дезорганизует всякий порядок. Она даже придумала мне имя — Дезорганизатор.

Я думаю, что никакого беса во мне не было. Просто некоторый избыток энергии требовал выхода. Но Роза Эммануиловна, вместо того, чтобы включить этот избытокв общую энергетическую систему страны социализма, решила запереть его плотной педагогической плотиной. Со всеми вытекающими из этого последствиями. Кульминацией наших непростых отношений стало весьма неприятное событие. Это произошло, когда я овладевал высотами науки во втором классе. Мне удалось спровоцировать двух сидящих за мной девочек на вполне достойную баталию. Девочки были примерными ученицами и отпрысками важных семейств. Я с удовольствием наблюдал за тем, с каким озлоблением учебно-показательные девочки выдирают друг у друга волосы. Подкравшись ко мне, Роза Эммануиловна левой рукой оперлась на парту, а правой, оскалившись сладострастно, ущипнула мое плечо. Я чуть не взвыл от боли. Но в тот же момент взвыла учительница первая моя. Дело в том, что в руке у меня была ручка и я что есть силы вонзил перо в кисть, опиравшуюся на парту.

В свое оправдание я могу сказать, что никогда у меня не было агрессивности. Была всего лишь мгновенная защитная реакция. Все немалочисленные драки, в которых я участвовал, больше того, все бои от начала и почти до конца войны являлись только следствием этой защитной реакции.

Силовые приемы были и у моей учительницы немецкого языка Елизаветы Семеновны Долгомостевой. Она обычно оставляла меня без обеда, то есть заставляла томиться в школе после окончания уроков, а затем уводила меня к себе домой. У нее был чудесный сад, и янаучился компенсировать свое заключение плодами из этого сада, зная как и где своровать их.

Но я благодарен Елизавете Семеновне. Именно она сделала меня самым выдающимся знатоком немецкого языка в нашей роте, а может быть — даже в батальоне.

Я благодарен блестящему педагогу Михаилу Васильевичу Шорохову за вдохновенное преподавание истории.

Я благодарен преподавателю русской литературы Александру Васильевичу Иванову, который тратил на меня свободное время, протоиерейским басом читая в оригинале «Иллиаду», «Джинны» Виктора Гюго, «Сердце мое на Востоке» Киплинга (я не знал тогда, что это переведенное с иврита стихотворение Иегуды а-Леви) и многие другие шедевры мировой поэзии. Я не понимал ни древне-греческого, ни французского, ни английского. Но слышал изумительную музыку стихов — цезуры «Иллиады», построенное ромбом уникальное стихотворение Гюго и завораживающую молитву моего народа, о котором еще очень очень долго у меня не было ни малейшего представления. И потом, читая эти стихи в переводе на русский язык, подражал Александру Васильевичу, слегка распевая заворожившие меня строфы.