Эмма Клайн - Девочки

В матери появилось что-то звериное, лицо от злобы непривычно перекосилось. Задыхающийся поток слез.

— Ты лгунья. Ты мне врала. И теперь тоже врешь. Она сжимала кулаки. То вскидывала руки, то с размаху опускала.

— Я встречалась с друзьями, — огрызнулась я. — У меня и другие друзья есть, не только Конни.

— Другие друзья. Конечно. Небось с каким-нибудь дружком трахалась или уж не знаю что. Мерзкая маленькая лгунья. — Она почти не глядела на меня, говорила судорожно, лихорадочно, как извращенец, который бормочет себе под нос непристойности. — Может, мне тебя сдать в заведение для несовершеннолетних преступников? Ты этого хочешь? Ясно ведь, что я тебя больше не могу держать в узде. Пусть они тебя забирают. Может, исправят.

Я вырвалась и сбежала, но даже в коридоре, даже закрывшись у себя в комнате, я по-прежнему слышала горькие причитания матери.

Мать вызвала подкрепление — Фрэнка, и я, лежа на кровати, смотрела, как он снимает с петель дверь в мою комнату. Работал он тихо и аккуратно, хоть не очень быстро, и дверь снял так, будто она была сделана не из дешевой пустотелой деревяшки, а из стекла. Осторожно прислонил ее к стене. Потоптался в пустом проеме. Потряс болты в руке, как игральные кости.

— Ты уж извини, — сказал он, точно был просто наемным рабочим, слесарем, которого вызвала мать.

Я изо всех сил старалась не замечать искреннюю доброту у него в глазах, от которой весь запал моей ненависти к Фрэнку сразу иссяк. Я впервые представила его в Мексике, с легким загаром, от которого волоски у него на руках станут пепельными. Как он потягивает лимонную газировку, делая обход на своем золотом руднике, — мне представлялась пещера, выложенная внутри каменными золотыми наростами, будто брусчаткой.

Я все ждала, что Фрэнк расскажет матери про украденные деньги. Подбавит к списку еще проблем. Но он ничего не рассказал. Может, понял, что она уже и так серьезно завелась. Фрэнк нес молчаливый караул, сидя за столом, пока мать названивала отцу, а я подслушивала их разговоры из коридора. Ее пронзительные жалобы, вопросы, дожатые до панического регистра. Что это за человек, который может вломиться в дом к соседям? К людям, которых она всю жизнь знает?

— Безо всякой причины, — визгливо добавила она. Пауза.

— Ты что, думаешь, я ее не спрашивала? Думаешь, не пыталась?

Молчание.

— Ах да, ну еще бы, как же иначе. Может, сам тогда попробуешь?

И меня отправили в Пало-Альто.

У отца я прожила две недели. Через дорогу от “Портофино апартментс”, очень высоких и пустых по сравнению с приземистым и захламленным домом матери, была забегаловка “У Дэнни”. Отец и Тамар снимали самую большую квартиру, повсюду были натюрморты взрослой жизни, которые старательно выкладывала Тамар, — миска блестящих от воска фруктов на кухонной стойке, барная тележка с непочатыми бутылками спиртного. Ковролин с четкими следами от пылесоса.

Сюзанна меня забудет, думала я, жизнь на ранчо продолжится без меня, и ничего у меня не останется.

Чувство, что со мной обошлись несправедливо, разбухало от таких переживаний, обжиралось ими. Сюзанна стала кем-то вроде солдатской невесты, оставшейся в родном городе, чей образ на расстоянии сделался зыбким, идеальным. Но, может, в глубине души мне и стало легче. От того, что я ненадолго уеду. Меня напугало все случившееся дома у Даттонов, неживое лицо Сюзанны. Это все, конечно, были крошечные укольчики, крошечные сдвиги и тревоги, но все равно — они были.

Чего я ждала, когда ехала жить к отцу и Тамар? Что отец надумает разузнать, почему же я так себя повела?

Что он поступит по-отцовски, накажет меня? Ему, похоже, казалось, что наказывать меня он теперь не имеет права, и он обращался со мной любезно и вежливо, как с престарелым родителем.

Увидев меня, он вздрогнул: прошло уже больше двух месяцев. Вспомнил, похоже, что меня нужно обнять, и, дернувшись, шагнул ко мне. Я заметила новые складочки у него за ушами, и одет он был в ковбойскую рубаху, которую я раньше не видела. Я знала, что тоже изменилась. Я отрастила волосы, перестала подравнивать кончики, как Сюзанна. Платье, которое я нашла на ранчо, было таким заношенным, что в дырки на рукавах можно было просунуть большие пальцы. Отец кинулся было за моей сумкой, но я уже забросила ее на заднее сиденье.

— Но все равно спасибо. — Я постаралась улыбнуться.

Он стоял, вытянув руки по бокам, и беспомощно улыбался в ответ, будто иностранец, которому нужно объяснить дорогу еще раз. Для него все, что творилось у меня в голове, было каким-то загадочным фокусом, и он только смотрел и удивлялся. Как угадать, где там секретная ниша, он понятия не имел. Когда мы уселись в машину, я прямо чувствовала, как он набирается сил, чтобы включить в себе родителя.