Эмма Клайн - Девочки

Она попыталась меня приобнять, но я увернулась. — Ой, да брось, тебе понравилось, — сказала она. — Я сама видела.

Я изобразила, будто меня тошнит, — она расхохоталась. Я сделала вид, что расправляю простыни, точно это потное гнездо можно было хоть как-то улучшить.

— Ладно, ладно, — сказала Сюзанна. — Я знаю, чем тебя порадовать.

Я думала, она извинится. Потом меня осенило — она меня поцелует. В полутемной комнате стало душно. Я уже почти его чувствовала, еле заметный крен в мою сторону — но Сюзанна просто втащила на кровать сумку, бахрома растеклась по матрасу. В сумке лежало что-то непонятное и тяжелое. Она торжествующе на меня поглядела.

— Давай, — сказала она. — Посмотри, что там.

Но я все упрямилась, и Сюзанна, раздраженно фыркнув, раскрыла сумку сама. Я все равно не понимала, что там лежит. Странный металлический блеск. Острые углы.

— Вытаскивай, — нетерпеливо сказала Сюзанна.

Золотая пластинка в стеклянной рамке оказалась куда тяжелее, чем я ожидала.

Она подтолкнула меня в бок:

— Попался, да?

Сюзанна выжидающе глядела на меня — это что-то объясняло, что ли? Я уставилась на имя, выгравированное на маленькой табличке: Митч Льюис. Альбом “Король солнца”.

Сюзанна рассмеялась.

— Блин, видела бы ты щас свое лицо, — сказала она. — Ты чего, разве не понимаешь, что я — за тебя?

Пластинка матово посверкивала в сумраке, но даже ее приятный египетский блеск не вызывал у меня никаких чувств — просто экспонат из странного дома, даже ничего ценного. Она уже оттягивала мне руки.

На крыльце раздался какой-то грохот и я вздрогнула. Послышались тяжелые шаги Фрэнка, тающий смех матери. Я сидела в гостиной, развалившись в дедовом кресле, и читала взятый у матери “Макколс”. Картинки генитально-скользкой ветчины, увенчанной ананасами. Лорен Хаттон разлеглась на скалистом обрыве в белье от “Бали”. Мать с Фрэнком шумно ввалились в гостиную, но замолчали, увидев меня. Фрэнк был в ковбойских сапогах, мать сглотнула слова, что уж она там ему рассказывала.

— Солнышко.

Глаза у нее были мутные, ее пошатывало — совсем немного, но я видела, что она напилась и старается это скрыть, хотя порозовевшая шея — мать была в открытой шифоновой блузке — все равно бы ее выдала.

— Привет, — сказала я.

— С-солнышко, а ты чего дома делаешь? — Мать подошла меня обнять, и я не стала противиться, несмотря на исходивший от нее металлический запах алкоголя и увядающий аромат духов. — Конни за болела? — Да нет, — пожала я плечами.

Снова уткнулась в журнал. На следующей странице девушка в сливочно-желтой тунике стояла на коленях на белой коробке. Реклама теней для век “Мун Дропз”.

— Ты обычно прибегаешь и тут же убегаешь, — сказала она.

— Мне просто захотелось побыть дома, — ответила я. — Это ведь и мой дом, правда?

Мать улыбнулась, пригладила мне волосы:

— Какая ты у меня красавица. Ну конечно, это твой дом. Она красавица, скажи ведь? — спросила она Фрэнка. — Красавица, — повторила она, уже ни к кому не обращаясь.

Фрэнк улыбнулся ей в ответ, но вид у него был какой-то нервный. Меня тошнило от этих ненужных знаний, от того, что я начала подмечать все эти еле заметные перетягивания контроля и власти, уловки и подколки. Ну почему отношения не могут развиваться взаимно, так чтобы обоюдный интерес нарастал с одинаковой скоростью? Я захлопнула журнал.

— Спокойной ночи, — сказала я.

Мне не хотелось даже думать, что будет потом, о руках Фрэнка под шифоном. Мать не настолько пьяна — она выключит свет, предпочтет великодушную темноту.

Я дала волю фантазии: думала, если какое-то время не буду появляться на ранчо, то Сюзанна вдруг появится, потребует, чтобы я к ней вернулась. А пока что я обжиралась одиночеством, как крекерами, которые я ела целыми упаковками, наслаждаясь оседающей во рту соленостью. Смотрела “Зачарованную” — теперь Саманта меня бесила. Нос этот ее самодовольный, и мужа за дурака держит. А он из-за своей отчаянной, дебильной любви превратился в ходячую шутку. Как-то вечером я остановилась возле бабкиного фотопортрета, висевшего в коридоре. Она была хорошенькая, так и сияла здоровьем. Залакированная шапочка кудрей.

Только глаза у бабки были сонные, будто еще недавно она смотрела пестрые сны. Отрезвляющая мысль — мы с ней совсем не похожи.

Я покурила травы, высунувшись из окна, потом возила в себе пальцами, пока не устала, разглядывая то журнал, то комикс — неважно что. Какие-то изображения тел, все остальное мозг додумывал сам. Я могла смотреть на рекламу “Додж Чарджер” с улыбающейся девушкой в белой ковбойской шляпе и бешено воображать ее в неприличных позах. Какое у нее обмякшее и опухшее лицо, как она сосет и лижет, как слюна течет у нее по подбородку. Мне, по идее, нужно было как-то принять ту ночь с Митчем, отнестись ко всему легко, но я чувствовала только сухую, холодную ярость. Пластинка эта дурацкая. Я всеми силами пыталась выжать из себя какой-то смысл — думала, может, я упустила важный знак, многозначительный взгляд, который мне бросила Сюзанна у Митча за спиной. С его козлиного лица на меня капал пот, пришлось отвернуться.