Эмма Клайн - Девочки

Закрыв глаза, я покачивалась на воде и открыла их, только услышав за деревьями какой-то шум. Олень, наверное. Я напряглась, завозилась в воде. О том, что там мог быть человек, я и не подумала: тогда такое никому и в голову не приходило. Это все позже началось. Да и вообще оказалось, что это далматинец, — пес выскочил из-за деревьев, подбежал к самому бассейну. Он серьезно меня оглядел и залаял.

Пес казался мне странным, весь в пятнах и метинах, и лаял он с пронзительной, человеческой тревогой. Его хозяевами были наши соседи слева — Даттоны. Муж написал музыку к какому-то фильму, и я слышала, как на вечеринках жена издевательски напевала эту мелодию гостям. Их сын был младше меня. Он частенько стрелял во дворе из воздушки, а пес возбужденно ему подвывал. Кличку собаки я забыла.

— Вали. — Я вяло поплескала водой в его сторону. Вылезать не хотелось. — Пошел отсюда.

Пес не умолкал.

— Пошел! — сказала я снова, но он только громче залаял.

Я натянула шорты на купальник, и они промокли, пока я дошла до Даттонов. Я надела пробковые босоножки с грязными оттисками моих ступней на стельках, пса волокла за ошейник. С волос у меня капало. Дверь открыл Тедди Даттон. Ему было лет одиннадцать или двенадцать, ноги — в болячках и царапинах. В прошлом году он упал с дерева и сломал руку, в больницу его отвезла моя мать, мрачно бормоча себе под нос, что родители, мол, слишком часто оставляют его без присмотра. Я с Тедди почти не общалась, разве что на местных вечеринках, где всех, кому не было восемнадцати, сгоняли в кучу и заставляли дружить. Иногда я видела, как они с каким-то очкариком катались на велосипедах по пожарной дороге. Однажды нашли бездомного котенка, Тедди притащил кроху под рубашкой и дал мне погладить. У котенка гноились глаза, но Тедди обращался с ним нежно, будто юная мама. Как раз тогда мы с ним в последний раз и общались.

— Привет, — сказала я, когда Тедди открыл дверь. — Забери собаку.

Тедди вытаращился на меня так, будто мы с ним и не жили всю жизнь по соседству. Он молчал, я закатила глаза.

— Он у нас во дворе бегал, — продолжила я.

Пес рвался из моих рук.

Через секунду Тедди обрел дар речи, но сначала беспомощно заглянул мне в вырез купальника, в раздутый напор декольте. Увидев, что я это заметила, он смутился еще больше. Сердито посмотрел на пса, схватил его за ошейник.

— Плохой Тики, — сказал он, заталкивая пса в дом, — плохой мальчик.

Я удивилась, осознав, что Тедди Даттон нервничает из-за меня. Конечно, когда мы в прошлый раз виделись, у меня и бикини-то не было, а теперь еще и грудь выросла, чему я сама была несказанно рада, но все равно — его интерес казался мне смешным. Однажды в туалете кинотеатра мы с Конни наткнулись на эксгибициониста — я не сразу поняла, почему мужик так пыхтит, хватая как рыба ртом воздух, но потом увидела пенис, торчавший из ширинки, будто рука из рукава. Мужик глядел на нас, точно мы были бабочками, которых он хотел пришпилить к доске. Конни схватила меня за руку, и мы с хохотом убежали, в кулаке я сжимала изюм в шоколаде, и он растаял. Потом мы говорили, как это мерзко, — с возмущением, но, впрочем, и с гордостью тоже. Патрисия Белл однажды таким же довольным тоном спросила после уроков, заметила ли я, как мистер Гаррисон на нее пялился, не кажется ли мне, что это как-то странно ?

— У него лапы мокрые, — сказала я. — Наследит на полу.

— Родителей нет дома. Так что наплевать.

Тедди так и стоял в дверях, неуклюже выжидая чего-то; он что, думает, мы с ним гулять пойдем?

Он стоял там, будто какой-нибудь невезучий мальчик, которого эрекция настигла возле школьной доски, и безо всякой причины — его явно что-то удерживало на пороге. Возможно, на мне как-то по-новому сказался секс.

— Ладно, — сказала я. Я боялась, что расхохочусь — до того Тедди мучился. — Пока.

Тедди прокашлялся, постарался загнать голос в басы.

— Извини, — сказал он, — что Тики тебе мешал. Как это я поняла, что могу запудрить Тедди мозги? Почему я сразу решила, что именно это и сделаю?

Со дня солнцестояния я была на ранчо всего дважды, но уже потихоньку перенимала другое видение мира, другую логику. Почти все люди, говорил Расселл, ходят по линеечке, корпоративные правила парализуют людей, делают из них рабов, послушных, как обколотые лабораторные шимпанзе. А мы, обитатели ранчо, вышли совсем на другой уровень, мы противостоим этой мерзкой лавине, так и что с того, если иногда нам приходится пудрить этим рабам мозги, ведь нас ждут другие цели, другие миры? Если разорвать устаревшие договоренности, говорил Расселл, если отказаться от всех этих дутых страшилок, которыми нас пичкают на обществознании, в церквях, в кабинетах директоров, сразу поймешь, что “хорошо” и “плохо” просто не существует. Его вольные выкладки превращали эти понятия в пустые оболочки, медали потерявшего власть режима.