Эмма Клайн - Девочки

Свистел чайник, поэтому я не сразу услышала, как в кухню вошла Саша. Я вздрогнула, когда она внезапно возникла передо мной.

— Доброе утро, — сказала она.

На щеке у нее присохла черточка слюны. Одета она была в шорты с высокой талией — из такого материала обычно шьют тренировочные штаны, носки усыпаны какими-то кислотно-розовыми символами — черепами, присмотревшись, поняла я. Она сглотнула, на губах — сухой налет после сна.

— А где Джулиан? — спросила она.

Я постаралась скрыть удивление.

— Уехал недавно, я сама слышала.

Она сощурилась.

— Что? — переспросила она.

— Он не говорил тебе, что уедет?

Саша заметила мою жалость. Лицо у нее застыло.

— Конечно, говорил, — сказала она, помолчав. — Да, точно. Он завтра вернется.

Значит, он ее тут бросил. Моя первая реакция — раздражение. Я им не нянька. Затем — облегчение. Саша еще маленькая, нельзя ей ехать с ним в Гумбольдт. Трястись на вездеходе мимо пропускных пунктов и заборов из колючей проволоки, ехать в какой-нибудь Гарбервилль, на ферму из говна и веток, — и все ради того, чтобы забрать мешок травы. Я была даже немного рада, что она составит мне компанию.

— Мне вообще никуда ехать не хотелось, — сказала Саша, храбро смиряясь с положением дел. — Укачало на этих проселочных дорогах. Он еще водит как бешеный. Супербыстро. — Она оперлась на кухонную стойку, зевнула.

— Спать хочется? — спросила я.

Она рассказала мне, что одно время практиковала полифазный сон, но потом бросила.

— Муть какая-то.

Ее соски отчетливо просвечивали через футболку.

— Полифазный сон? — переспросила я, в приступе ханжества затянув потуже поясок халата.

— Томас Джефферсон так спал. Спишь по часу, и так, короче, шесть раз в день.

— А все остальное время бодрствуешь?

Саша кивнула.

— Первые пару дней было вообще круто. Но потом меня срубило. Думала, вообще не смогу больше спать по-человечески.

Я никак не могла увязать девочку, чьи стоны я слышала вчера ночью, с девочкой, которая стояла передо мной и рассказывала об экспериментах со сном.

— В чайнике еще есть кипяток, тебе хватит, — сказала я, но Саша помотала головой.

— Я как балерина, по утрам не ем. — Она поглядела в окно, на свинцовую простыню моря. — Плавать ходили?

— Вода очень холодная.

Здесь только серферы иногда отважно бросались в волны — закрыв головы, обтянувшись с ног до головы неопреном.

— Значит, все-таки купались? — спросила она.

— Нет.

У Саши сочувственно дрогнуло личико. Как будто я лишала себя какого-то безусловного удовольствия. Но ведь тут никто не купается, думала я, отстаивая свою жизнь в этом позаимствованном доме и дни, вращавшиеся вокруг местных орбит.

— И там еще акулы, — добавила я.

— На самом деле они на людей не нападают, — пожала плечами Саша.

Она была красивая, как чахоточная больная, которую жар выедает изнутри. Я вглядывалась в нее, высматривала порнографический осадок прошлой ночи, но ничего не заметила. Лицо у нее было бледным и безвинным, будто новая луна.

Сашино присутствие вернуло в жизнь — пусть и всего на день — какое-то подобие нормальности. Встроенный предохранитель от других людей запрещал мне следовать животным инстинктам, запрещал оставлять апельсиновую кожуру прямо в раковине. Позавтракав, я сразу переоделась, а не срослась, как обычно, на весь день с халатом. Мазнула по ресницам давно засохшей тушью. Понятные человеческие задачи, обыденные дела, которыми отгораживаешься от тревог покрупнее, но я так долго жила одна, что растеряла все навыки — не считала себя достаточно важной для таких усилий.

Еще год назад я жила с мужчиной, он преподавал композицию в новомодном университете, рекламу которого крутили по телевизору. Учились там в основном иностранцы, мечтавшие стать дизайнерами видеоигр. Удивительно теперь было думать о нем, о Дэвиде, вспоминать время, когда я еще могла представить себе жизнь с другим человеком. Не любовь, но приятную апатию, которая могла за нее сойти. Умиротворенное молчание, охватывавшее нас в машине. То, как он однажды посмотрел на меня, когда мы шли по парковке, когда солнце уже садилось и воздух дрожал от красноватого света.

Но потом началось — женщина постучала в дверь нашей квартиры и убежала, когда я открыла. Из ванной пропал гребень слоновой кости, принадлежавший еще моей бабке. Я не во всем была откровенна с Дэвидом, так что наша с ним близость — в любом ее виде — была сразу подпорчена, в яблоке ворочался червь. Моя тайна залегла на дно, но никуда не делась. Может быть, поэтому она и появилась, другая женщина. Я сама оставила местечко для таких тайн. А впрочем, много ли вообще можно узнать о своем ближнем? Я думала, что мы с Сашей весь день проведем в вежливом молчании. Что Саша будет сидеть тихо как мышка. Вежливой она, конечно, была, но вот не замечать ее присутствия было никак нельзя. Она оставила открытой дверцу холодильника, и кухня наполнилась механическим гулом. Ее толстовка оказалась на столе, книга про эннеаграмму личности распласталась на кресле. Сквозь дребезжащие колонки ноутбука из ее комнаты неслась громкая музыка. Я поразилась — она слушала певца, чей хнычущий голосок был вечным звуковым фоном у вполне определенного типа девочек в нашем колледже. Девочек, уже тогда захлебывавшихся от ностальгии, девочек, которые зажигали свечи и, стоя босиком, в трико, допоздна месили тесто для хлеба.