Денис Гуцко. - Без пути-следа

Безумно захотелось курить. Но для всех он бросил.

— Ты всегда чувствуешь. Выигрыш в «Русское лото» ты тоже чувствуешь с точностью до рубля.

Это был запрещенный удар. В «Русское лото» Светлана Ивановна за все эти годы выигрывала всего лишь пару раз. Очень скромно. Митя пожалел о сказанном. Попрекнул больного таблетками. Светлана Ивановна не удостоила сына ответом, лишь остро изогнула бровь, что в данном случае означало: «Мне не понравились твои слова, я сделаю вид, что их не слышала». Шагнула к мойке, чтобы погасить новый окурок.

Нет, она ничего из него не вытащит. Это невозможно, в конце концов, невозможно. Пусть взваливает на себя, что хочет, пусть взваливает. Светлана Ивановна вернулась к окну, схватила турку и налила в нее воды. Митя потянулся и достал из шкафчика жестяную банку, открыл, вытрусил последнюю ложку кофе в турку.

— Я с тобой поделюсь, — великодушно сказала она, и добавила: — Я останусь, посмотрю розыгрыш? Домой уже не успеваю. Не прогонишь?

Пока Светлана Ивановна, засев перед телевизором с карандашом и билетиками, ворочала гриппозными глазами под линзами очков, то глядя на заполнивший весь экран бочонок с номером, то всматриваясь в свои билеты, Митя заперся на кухне. Вытащил из ее пачки сигарету и, открыв окно настежь, закурил. Она курила крепкие. Каждая затяжка драла горло так, будто глотал ершик. Даже через запертую дверь долетали бодрые крики ведущего: «Одиннадцать, бар-рабанные палочки! Ном-мер два-дцать пять!» Делает звук погромче, боится, что кто-нибудь отвлечет, зазвонит телефон, соседи за стеной уронят что-нибудь тяжелое — и она не расслышит номера. В своей общаге она еще и запирает дверь на ключ, чтобы не вломились в самый ответственный момент.

Все дело в этом фитиле, который горит в ней. Ее темперамент никогда не был во благо — ни ей, ни окружающим. Там, конечно, он был приемлем. Почти что норма. Многие вот так искрят, шинкуют жестами воздух, хватают, где можно взять, превозносят, когда можно похвалить, проклинают, когда можно ругнуть. Здесь это выпирает из общего ряда. Отталкивает. Люди трудно удерживаются возле нее. Нет, сходятся с ней довольно легко, не то что с Митей. Время от времени рядом кто-то есть, кто-то говорит ей «Светочка», поздравляет с днем рождения, в выходной едет к ней в гости с двумя пересадками. Кто-то есть. Она учит их готовить сациви, гадать на кофейной гуще. Сколько людей в Ростове обучены готовить сациви и гадать на кофейной гуще! Она притягивает, как огни шапито, как звуки заезжей ярмарки. Сидя первый раз у кого-нибудь в гостях, Светлана Ивановна непременно произносит один и тот же тост: «Путь нога моя будет счастливой в этом доме». Поясняет: «Так принято говорить, когда первый раз в гостях. Чтобы не сглазить». Упорно пытается наладить календарь взаимных посещений: на этот праздник я к тебе, на следующий ты ко мне. Не оставляет попыток слепить вокруг себя тот мир, к которому привыкла. Но из тех, кто рядом сегодня, мало кого можно будет обнаружить завтра. Ожидание взрыва не располагает, видимо, к длительным отношениям. Может, и не рванет, но все равно утомляет. Она, конечно, не признается себе — а больше некому, — но это тяготит ее. Там она привыкла к другому. Там человек в клубке, окруженный многими и многими, вовлеченный в водоворот. Там у нее была телефонная книжка толщиной с «Войну и мир». Там можно было звонить подругам в семь вечера: «Слушай, хандра напала. Приезжай. С тебя дорога, с меня стол».

— Здесь каждый сам по себе, — сокрушается она. — Мить, здесь каждый в своем закутке. Как им не скучно? Родственники годами не видятся. Что ж это за жизнь нужно себе устроить, чтоб с родственниками не встречаться, а?!

Она заняла круговую оборону и не собирается сдаваться. Светлана Ивановна в отличие от Мити никогда не пробовала стать местной. Вот еще! Пусть они меняются. Живут черт знает как! Поначалу, пока не притомилась, она каждую новую подругу пыталась перелепить так, как надо. Митя понимал ее. Ее мать и отец, Митины бабушка и дедушка, так и не стали местными в Тбилиси. Так и не выучили грузинского, всю жизнь оставались приезжими. Она всегда гордилась своим чистым грузинского, жила с чувством выполненного долга, с ощущением того, что довершила многолетний родительский труд. Проходить этот путь во второй раз она не желает.

Если бы она не была такой упертой? Интересно, если бы она не была такой упертой, можно было бы спасти ситуацию? Если бы не случился между ней и Мариной «карибский кризис»?