Тоби Литт - Песни мертвых детей

Я узнал узел, которым Эндрю связал себе ноги.

В самом центре кровавого круга в землю была воткнута его финка.

Со свисающей руки капала кровь, точно попадая на рукоять ножа.

Все было сделано с тщательностью, свойственной скорее мне, чем Эндрю.

Через Дверь продрался Лучший отец.

— О боже, — сказал он, поднимая взгляд на мертвого сына. — О черт, что это?

Через несколько секунд появились полицейские.

Испугавшись, что его прямо сейчас уволокут в тюрьму, Питер все-таки посмотрел вверх.

Второй полицейский увидел висящее тело Эндрю, отошел в сторону, и его как-то обыденно стало рвать у соседнего дерева.

Питер, который до сих пор сдерживался, последовал его примеру.

Пятно его тошнотины перекрыло краешек кровавого круга. Картинка ужасно напоминала математическую задачу на перекрывающиеся множества.

Я представил себе, как выглядит эта сцена с того места, где находился Эндрю: круг, круг, круг.

Лучший отец прижал правую руку ко рту, словно — хотя я точно знал, что причина не в этом — тоже пытался сдержать рвоту.

Я знал, что в глубине души его переполняет просто громадная гордость.

Ведь это он в роли генерал-майора учил нас никогда не даваться в руки врага живыми.

И вот враг здесь, бок о бок с нами, — а там был Эндрю, не схваченный, так и не схваченный.

Полицейские схватили нас. Но, вопреки моим ожиданиям, вовсе не грубо. Они взяли нас за плечи и потащили назад, прочь от кровавого круга.

Лучший отец отвел взгляд от Эндрю и сказал полицейским:

— Делайте с ним что положено. Только побыстрее снимите его. Пока никто его не видел.

Схвативший меня полицейский показал на нашего славного Вожака и спросил:

— Так что вы об этом знаете?

Я предостерегающе посмотрел на Питера, которого держал другой полицейский.

Начинался допрос.

Я сделал долгий, глубокий, холодный вдох и сообщил им единственные сведения, которые они могли получить от меня: имя, звание, номер.

Второй полицейский крепче сжал руки Питера.

— Что? — спросил он. — Вы думаете, это игра?

На этот раз я испытал гордость за Питера: имя, звание, номер.

Вся рукопись (кроме Архивов) напечатана на старинной пишущей машинке. Но последняя глава, вторая тринадцатая, написана от руки, торопливо. К первой странице скрепкой прикреплена записка. В ней говорилось: « Игнорировать все предыдущие донесения». (Отец часто разговаривал со мной таким языком, и теперь я понимал, откуда он перенял его: от генерал-майора.) Записка заканчивалась словами: « Это верный вариант». Я заметил, что нумерация страниц вновь начиналась с 451-й [8] Номер страницы, с которой начинается тринадцатая глава в книге. — словно отец хотел заменить первоначальную тринадцатую главу более поздним вариантом. Возможно, он просто не успел. Или, быть может, он хотел, чтобы я все-таки прочел оба варианта. Я посмотрел в конец. В самом низу последней рукописной страницы стояли цифры: 019734 — регистрационный номер моего отца. Возможно, это последнее, что он написал. Я вышел прогуляться и подумать о том, чему я верю, а чему нет. И затем я прочел…

Наша уверенность ни на чем не основывалась. Эта островная нация доказала, что ее действительно чрезвычайно трудно одолеть, как и предрекали многие наши адмиралы и генералы. Но ее все-таки одолели. И на мне, изгнанном, но не сломленном, лежит обязанность описать это великое поражение.

Вы, все вы, наверняка знаете эту душераздирающую историю до мельчайших подробностей. Мне очень тяжело рассказывать ее, и все же это мой долг. Не для вас, мои несчастные современники, но для будущего поколения, для свободного поколения, не столь ослепленного светом извращенной логики, которую использует фюрер. Для молодого племени, которое, оставаясь английским до мозга костей, сможет, когда придет наконец его благословенное время, выработать промеж себя честное и чистое соглашение. И потому прошу простить мне, что начинаю я с утомительных и всем известных подробностей. Эти беззакония во веки веков не должны быть забыты, им суждено остаться в нашей памяти и в наших мыслях. Ибо из этого ада поражения, последствия коего столь ужасающи, а результаты простираются столь далеко, мы однажды выкуем закаленную и крепкую сталь. И тогда мы предадим мечу того, кто некогда стал победителем. И милосердие, какое мы повсюду проповедовали, придется, увы, на время отставить в сторону — ибо нужно исполнить долг, пусть и кровавый долг, и довести дело до самого конца.