Фредерик Тристан - Героические злоключения Бальтазара Кобера

И он ушел.

«Вот это да! – подумал Бальтазар. – Сколько предложений! А я-то думал, что покинув семинарию, окажусь в канаве… Паппагалло хочет сделать из меня актера, мать – плотника, Бонгеффер – печатника, а этот Каммершульце… он-то, собственно говоря, чего от меня хочет?»

Иоганн Сигизмунд присел на краешек его кровати: «Слушайся этого Фридриха Каммершулье! Это человек, приобщенный к Великим Тайнам!»

Бальтазар приподнялся со своей подушки и ответил:

«То же самое ты думал о ректоре, а теперь он вдруг превратился в служителя Сатаны!»

Иоганн Сигизмунд, казалось, очень огорчился: «В то время я ничего не смыслил о мире. А теперь я не только знаю, но и вижу. Прости меня за то, что я тебя обманул, приведя к ректору Франкенбергу. Я считал тогда Реформацию святой, а теперь я понял, что она не намного лучше Папской Церкви!»

«В таком случае, чему же я должен верить?» – спросил Бальтазар.

«Тому, что ты увидишь, ибо ты еще при жизни увидишь то, что я смог увидеть лишь тогда, когда умер. Разве не странно, что мы можем с тобой вот так разговаривать? И однако нет ничего проще, ничего очевиднее. Ты владеешь даром не ощущать различия между внешним и внутренним. Именно благодаря этому твоему дару тебя сразу узнал Паппагалло, а потом и Каммершульце».

«Они также владеют этим даром?» – спросил юноша.

«Этим и еще многими другими», – ответил его отец тоном неподдельного восторга.

Впервые Бальтазар был глубоко встревожен тем, что рассказал ему отец. Значит, существует вроде бы сетка, разгораживающая живых и мертвых, причем некоторые из живых способны, как он, общаться с реальностью более глубокой, нежели реальность каждодневная. А впрочем, кого считать мертвым? Его отец, Валентина, Гаспар и еще другие приходили и по-дружески с ним разговаривали, и ничто в их внешности не давало оснований считать, что они покойники. При этой мысли сердце юноши затрепетало от счастья.

Произведение, которое втайне печатали мастер Виткоп и Бонгеффер, называлось «Как прийти к Богу через познание начала и трех сущностей». Его автором значился некий редививус, но Бальтазар быстро понял, что под этим псевдонимом прячется сам Фридрих Каммершульце собственной персоной. Таким образом, постепенно осваивая ремесло печатника, подмастерье одновременно проникал в таинственный мир своего будущего учителя.

И следует признать, что наш юный богослов был сначала немало удивлен прочитанным. Ему и раньше приходилось листать трактаты по алхимии из небольшой отцовской библиотеки, но тон этого произведения был совершенно иной. Здесь говорилось не о том, как преобразовать свинец в золото, а о том, как преобразовать человечество в Небесный Иерусалим, что на данный момент показалось чрезмерным мировоззрению Бальтазара, которого лютеранское воспитание приучило к умеренности, а возможно, и к узости взглядов.

Он мыслил себе так: «Разве возможно, чтобы этот несчастный, падший мир вернулся к своему первобытному величию прежде, чем настанет конец света? Христос пришел и, даже будучи Сыном Божьим, не смог ничего изменить, хоть и принес себя лично в искупительную жертву. Надо, чтобы в мире еще хорошо потрудился Святой Дух. Но и его усилия вряд ли можно считать успешными, стоит только посмотреть на бесчинства, творимые священнослужителями и царями».

Таким образом, когда в конце месяца опять пришел Каммершульце, Бальтазар отвел его в сторону и спросил:

– Если соль сделалась безвкусной, чем мы будем солить?

– Каждый человек – это соль земли, – отвечал ему тот, кого называли алхимиком. – Следуя Христу, ты сам станешь Христом, то есть царем, священнослужителем и пророком, которые есть три фундаментальные качества Адама в союзе с Богом. Понимаешь ли ты это?

– Это понять сложно, – ответил Бальтазар, который не слышал раньше ничего подобного. – Ну вот, например, должен ли я предсказывать будущее?

Алхимик рассмеялся:

– Конечно же, нет, мой юный птенец! Пророк – это тот, кто одухотворен Духом в соединении с мировой Душой. Тебе следует хорошо поразмыслить над этим, так как, ты сам видишь, что, держа пророчество под спудом, Церковь оставила лицом к лицу царя и священнослужителя, императора и папу; и мы видим, что из этого вышло: постоянные распри между империей и духовенством, разъединение светского и духовного там, где они должны быть вместе, и их союз там, где им следовало бы разъединиться. Думал ли ты когда-нибудь, что ислам, основанный на культе пророка, никогда бы не возник, если бы не эта странная забывчивость христианства?