Фредерик Тристан: Героические злоключения Бальтазара Кобера

Бальтазар перекрестился и поцеловал кончик своего большого пальца – так учила его делать Гертруда, чтобы отвратить дурной глаз. И со вздохом произнес:

«Какой мир! И какие люди в нем правят!»

«Так оно и есть! – сказала Валентина. – Но ты привыкнешь…»

«Никогда! – воскликнул он, приподнимаясь с каменной кладки. – Но объясните, почему ректор хочет отправить Бонгеффера на костер?»

«Потому что Бонгеффер напечатал произведения, запрещенные ректором».

«И что же было в этих произведениях. Ошибки? Хула против Бога?»

«Ни того, ни другого, – отвечала Валентина. – Там речь идет о Святой Деве, которая рассматривается как мировая душа, София. Это она зажигает звезды и сердца праведников. Скоро ты обо всем этом узнаешь».

Бальтазар не очень понял, о чем говорила Валентина, а в особенности, ему было непонятно, почему эти идеи не пришлись по вкусу ректору Франкенбергу.

– Что это ты стоишь с разинутым ртом? – спросил его «горлан». – Глазеешь на ворон?

Они возвратились в дом, где их уже ждал богато накрытый стол. Торговец уехал. На его месте сидел разносчик книг и икон, который рассказал, что полиция Дрездена арестовала тридцать горожан по подозрению в том, что они прятали печатника.

– Лучше бы не сделали и паписты… – заметил один из братьев. – Все эти служители Церкви, в каком бы лагере они ни находились, только и грезят, что о доносах, пытках да смертных казнях, чтобы так навязывать всем свой закон. Бедный Христос, если бы Он сейчас воскрес! Сегодня те же люди, которые Его распяли, и выставляют себя Его наместниками!

– Прикуси язык, – сказала мать. – Кто более виновен, служители Церкви, здесь они находятся или там, или правители, которые отпустили им вожжи? Пусть император правит, а Церковь – молится!

В это время Бальтазар рассматривал иконы и картины, которые принес разносчик. На них были изображены чудо святого Николая, то, где он воскресил детей, засоленных в кадке, рассказ о волке, который съел вола, Страсти Господа Нашего Иисуса Христа в трех красках, нарисованные на трафарете и с легендой в стихах, чудесные приключения рыцаря Роланда и его крестного отца, седобородого Карла, – все это весьма позабавило нашего друга. Но больше всего заинтересовала его картина, которая называлась «Мир навыворот»: там можно было увидеть человека, тащащего плуг и погоняемого волом, ребенка, кормящего свою мать, рыб, летающих в воздухе, и птиц, плавающих в море, свинью, которая закалывала мясника, и другие несуразности подобного рода.

– Как это понимать? – спросил Бальтазар.

– Это образ меняющегося времени, – ответил ему разносчик. – Когда-то святые были мучениками – сегодня они сами пытают и убивают людей. Когда-то цари были добры к народу, которым правили; сегодня царями правят волки и с их помощью высасывают кровь из народа, как из зарезанного барашка. Поэтому мир похож на этого человека, которого ты здесь видишь и который стоит на голове с поднятыми вверх ногами. И никому нет до этого дела…

– Но в таком случае, – спросил Бальтазар с присущей ему логикой, – что надо сделать, чтобы поставить его с головы на ноги?

– Доброе сердце… – сказала мать, погладив его по голове, а потом заговорила о чем-то другом, что весьма удивило юношу.

В два часа рабочие возвратились на стройку, а разносчик поехал дальше, взяв записку для Паппагалло на тот случай, если он ему встретится.

– Ну а мы, – сказала мать, – мы пойдем в гости к человеку, который будет очень рад тебя видеть.

Она набросила на голову платок и вышла в сопровождении Бальтазара. Узкие улочки Кобурга создавали такой запутанный лабиринт, что наш друг следовал за матерью, не представляя себе, куда она его ведет. Она повернула направо, потом налево, поднялась по ступенькам лестницы, прошла под аркадой, опять свернула налево: словом, после получасовой ходьбы Бальтазар не мог бы сказать, где он находится.

Наконец мать постучала условным стуком в низенькую дверь, похожую на дверь погреба. Послышалось скрежетание открываемого засова. Они вошли в какую-то темную дыру и ощупью пробрались к другой двери, за которой открывался вход в подземную печатную мастерскую, где Бальтазар увидел два ручных пресса.

– Мы встретимся с Валентином! – воскликнул юноша.

– А вот и я, – сказал работник, стоявший у пресса, оборачиваясь к ним.

И Бальтазар увидел человека, которому он помог бежать из семинарии, но которого тогда плохо рассмотрел в темноте. Валентину было лет шестьдесят. Седой, худощавый, с бородкой, удлинявшей его лицо, он с благодарностью обнял нашего друга.