Сергей Юрьенен - Суоми

— Но она, — произнес он, — выдает.

— Кто?

— Звезда пленительного счастья. Вот в чем проблема. Выдает она, сука, наших беглецов.

Я взял его под руку, под толсто-железную, сдвинул и повел.

Через Росси, Цепной мост и вдоль по Ломоносова. Маршрутом этим ходил я в детстве с выпившим дедом. Теперь шел пьяный сам. С отцом, в сознание не приходящим.

Хотя и не моим, и, по мере своей тяжелой косолапой поступи в замшевых полуботинках, бредившим вслух о своем собственном папаше, вологодском красноармейце, исчезнувшем в лесах голубых лосей со всем своим лыжным батальоном…

Если бы кто-нибудь узнал об этой белой ночи, Воропаеву бы ох не поздоровилось.

Никто, конечно, не узнал.

Бабушка вернулась, и он посадил нас на Москву, легко неся по длинной улице «Правды» чемоданы, набитые консервами, под тяжестью которых я чуть не сломался в Крестцах, где, помимо всего, нам уже известного, начинал писательскую карьеру учитель Федор Сологуб — который «Мелкий бес».

Там я все это вытаскивал из «Икаруса», в ожидании изучал расписание пригородных маршрутов, восхищаясь названиями деревень, звучащими в мозгу моем так по-русски… Еваничи. Ярынья . Впрочем, и Ламерье … Или по-другому… Добрости. Усть Волма. Хотоли . И, в соответствии с логикой этой линии, от которой разыгрывалось воображение, все уходило в Мокрый Остров .

Доберусь!

Вдохновенно я затаскивал все наше, неподъемное, на что мы все там должны были держаться до конца лета, включая тетю Маню с Шуриком, в нечто допотопное с фанерой вместо стекол, что доставило нас в заповедные фамильные места, куда когда-то привезли на поправку Велемира Хлебникова, но он вдруг умер…

В отличие от меня, у которого там в то лето как-то сам собой решился основной вопрос.

У Воропаева, видимо, тоже. В Финляндию выпустили. В Тампере — на международные соревнования. Представлять доверили страну.

Вернулся, конечно.

В отличие от меня, через десять лет оставшегося в Париже.

Франция меня не выдала.

Она — не выдает.

Что сказать о дальнейшем? Случалось, и не раз, что не было мне куда пойти. Но, в отличие от очень многих сверстников, всегда было мне куда приехать. Я привозил на Пять углов приятелей по МГУ. Первую девушку. Потом будущую жену. Внимание Виктор оказывал мне неизменно — сажал на «Красную стрелу», совал десятку, а то и четвертной.

Про индийскую философию я уже не вспоминал, когда на свадьбу к нам в Москву приехала крестная. Привезла фамильный подарок — тот, что когда-то получили на свадьбу дедушка и бабушка. Ничего более роскошно-бесполезного не видел, чем этот ларец, полный рядами всаженных в голубой бархат квадратных серебряных стаканчиков в стиле «нуво рюс». Я вспомнил, как играл в детстве этими плетеными лукошками с витыми петлями ручек, и в комиссионный все это не сдал. Но воспользовался первым же благоприятным случаем, чтобы отделаться. Не так давно увидел фамильный ларец в Париже у своей бывшей тещи, но обратно не пожелал — mais no! Merci .

Крестная выглядела замечательно, но, когда мы вернулись из Дворца бракосочетаний, разрыдалась. Такой был нервный приступ, что даже на застолье не осталась: такси, Ленинградский вокзал, «Красная стрела».

В последний мой визит на Пять углов я знал, что вряд ли когда-нибудь вернусь. Но я знал тоже, что всем нам уготован ядерный апокалипсис, и эта перспектива как-то смягчала частную маленькую боль. Оставшись как-то один в Большой комнате, перекрестился на лики, подсвеченные лампадками. Преодолел неловкость. В конце концов, всю жизнь они на них молились — мои предки.

Неужели Воропаев поснимал?

В Париже был уведомлен письмом о смерти бабушки. «Неужели это все?» — спросила она перед этим. Потом не стало тети Мани, которая меня о бабушке известила. Потом не стало писем — перестали доходить. В связи с характером моей активности на Западе информационный пробел затянулся именно на десять лет — «без права переписки». Как мы знаем, это был тоталитарный эвфемизм. Человека ждали, а он был давно мертв. Но на свободе я свои десять пережил.

Убили Шурика.

Известие об этом привезли мне в Мюнхен родственники, которых с перестройкой стали выпускать.

Кто, неизвестно. На 45-м километре. По пути с дачи, на которой, будучи в Союзе, я, кстати, так ни разу и не побывал, ибо Воропаев все время расширял свое строительство, утолщал, загонял под землю сваренный по блату на верфях и, уж не знаю, как, доставленный цельнометаллический подвал на случай того, что все мы ждали по обе стороны границ, затем заливал железобетоном — можно представить, что в конце концов там получилось. С виду ничего особенного, тушующееся с местностью, но вполне можно пережить ядерную зиму. Внутри.