Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

Разве кому-нибудь станет ясно, что произошло в дальнейшем, если не объяснить волнующей процедуры защиты дипломной работы? Процедура не менее выразительная, нежели литургия. Ах, времена, когда с этих защит уходили прямо в энциклопедии! Бывшие лейтенанты привинчивали на гимнастерки, оставшиеся после демобилизации, лауреатские значки за повести и рассказы, о которых публика впервые узнавала в этом зале. Тогда-то и возник строгий, неприкосновенный, как церковная служба, ритуал.

Сначала председатель комиссии вызывал автора диплома. Раньше обязателен был для мужчин костюм и галстук, для женщин строгая юбка, белая кофточка или парадное платье. Дипломник произносил несколько тщательно подобранных слов о себе и о своей работе. Обращаться было принято к комиссии и к залу. Потом трибуну осанисто занимал научный руководитель и произносил речь. Обрисовывалась в выгодных тонах работа дипломника. Здесь требовалось особое искусство, которое давалось опытом. Иногда удавалось недостатки работы превратить в ее достоинства. Преподаватели, естественно, в литературе между собой враждовали. Все тогда были классики, орденоносцы! Это сейчас литературный комсостав помельчал.

Я появилась перед президиумом, будто сотканная из света и чистоты. Так и было задумано. Если уж всем известна моя профессия, то - работаем на контрасте. Девочка недотрога, Белоснежка!

День уже давно двигался на покой, в низкие окна второго этажа били красные лучи склонявшегося к горизонту солнца. Светило гвоздило прямой наводкой из-за купола храма Иоанна Богослова. Лучи падали на почерневшие от долгого стояния старые запыленные книжки препов, выставленные за стеклами витрин. Умершие тексты будто оживали, высвечиваясь вспоминаемым смыслом.

Юбка на мне, когда я шла по залу, чтобы занять свое место, - это тоже планировалось - немножко просвечивалась. Это могло придать особую убедительность моей речи и литературе.

Нужны еще описания? Но может быть, я что-то запомнила совсем не так, как случилось? Происходило все это в натуре или в моей фантазии? У писателей граница между реальностью и фантазией так зыбка. Писатель и сам порой не знает, идет ли он за хлебом в булочную или ему это только снится. Сидит ли он за столом и отодвинув в сторону книжки и тетрадки сына и недоеденный бутерброд с дешевой колбасой, все это описывает, и в том числе писателя, который идет в булочную и никак не может сообразить, действительно ли он идет или это только описывает, отодвинув бутерброд с колбасой?

По мере того, как я произносила свою вступительную речь, и, как и положено в Лите на защитах, начала с описания своего сурового детства, в зале кое-что начало меняться. Но теперь я уже не могла все контролировать и вмешиваться. Назревало безобразие. Тени решительно отделились от стены, и эта группа захвата принялась занимать места возле живых. Порой мертвяки даже расталкивли сидящих, и те ойкали и недоуменно озирались по сторонам. Более того, через окно в дальнем конце зала, выходящее на пожарную лестницу, водосточную трубу и глядящее боком на родственное окно кафедры современной литературы, стала проталкиваться какая-то чертовщина. Например, пробился Пузырь, прикрывая свою рожу маской покойного ученого. Вслед за ним появился и Тыква, в полуразложившемся виде и в облике циркового скетчиста. Тыква в руках держал морской кортик. Может быть, готовилось ритуальное убийство литературы?

Тем временем остальные подвальные тени, которые я первоначально не вполне узнавала, в полном и отчетливом виде идентифицировались. Их имена, как при фотопечати, проявились в моем сознании. Потом произошло какое-то чудо. И пусть мне не говорят, что литература - это не место для чудесного. Точнее, повторилось прежнее. Появившиеся покойники стали бодро вселяться во внутрь ждущих обязательного небольшого банкета, традиционно следующего за защитой, студентов и самых неимущих и молодых препов. Надо понимать, что молодые препы жаждали скорейшей выпивки и закуски. Возникла даже какая-то странная история кадрового состава института в лицах за многие годы.

Я тогда же с особой силой подумала: истории все надо запомнить. Кто здесь был? Кто захотел выпить и закусить? Кто просто продемонстрировал свое наличие. Имя им - легион, все хотели участвовать в литературе, но некоторые имена я все же здесь привела. Забытый писатель Замошкин, писатель Москвин, писательница Валерия Герасимова, уже объявленный ранее поэт Луговской, которому жена поставила памятник в Ялте на тропе, идущей к дому творчества писателей. Дом творчества почему-то - из-за старости и разгильдяйства руководства Союза писателя - вместе с памятником поэту и Крымом достался украинцам. Присутствовали также писатель Вашенцев, по слухам очень хороший человек, а также критик Валерий Дементьев, верный рыцарь социал-реализма. Запомнился также критик Коваленков, преподаватели Мигунов, Налдеев, а также некто Зарбабов, всегда носивший с собой магнитофон, чтобы точнее передать куда надо речь своих оппонентов, и уверявший всех, что он похож на Пушкина. Здесь же упорно тусовался уже объявленный Кирпотин, который придумал соцреализм для Горького. А как вы думаете, Путин сам от начала до конца пишет речи, которые он читает с небольших листочков? Были еще некоторые тени, в которых смутно угадывались писатели. Среди них блистали РАППовцы Астахов и Исбах. Звездой первой величины явился также теоретик литературы Виктор Шкловский. Он написал много книг и прославился фотографией с Маяковским на пляже. Чего он Маяковского, лучшего советского поэта с собою не привел? Как-то бочком, бочком возник в аудитории и почти забытый критик Виталий Озеров. Очень важный в Союзе писателей был человек. Его вспоминают сегодня только потому, что он был мужем знаменитой редакторши Мэри Озеровой, давшей в журнале "Юность" творческую жизнь многим современным прозаикам. И Василий Аксенов, и Анатолий Гладилин, и Сергей Есин, и Руслан Киреев - многих она выпустила из своего рукава. Также присутствовала здесь же любопытная женская часть - проблематичная любовница Блока и несколько других дам. Очень разные персоны, подумала я, как они себя поведут?