Сергей Есин - Твербуль, или Логово вымысла

Возлюбленная материализовалась внезапно из воздуха, пропитанного миазмами литературы. Ее красота и молодость резко контрастировали с жалкой будкой охранников, будто в хижину смолокура забрела принцесса. Узенький, хорошо знакомый диванчик, умывальник с ведром под раковиной, микроволновая печь, на которой охранники разогревали скудный харч... Декорации не соответствовали героине. Она предстала перед Саней свежей, как бутон жасмина, благоухая молодостью, счастьем и старинными духами "Красная Москва". Отряхнулась, словно молодая курочка: взметнулись локоны, шелк цветной яркой материи на подоле, сережки в ушах. Ой, как захотелось в этот момент Сане крепкого и затяжного интима! Но ему всегда этого хочется. "Солдат, ты о бабах думаешь?" - "Я завсегда о них думаю". Сейчас же надо было говорить о серьезном. Однако, втянув носом сладковатый сандаловый запах, Саня начал грубо:

- Ты чего, сдурела, что ли? Надушилась, как старуха в церковь.

- Ничего ты не понимаешь, покойники из подвала этот запах любят, он им что-то навевает.

- А что они тебе говорили? Зачем звали?

- Не ревнуй, не лапали они меня, они ж бесплотные, один литературный дух, только руки тянули. Это не долгоиграющие бугаи, как ты: и утром, и вечером, и в обед, и вместо обеда. Народ деликатный, все члены Союза писателей эсэсэсэр. Одни имели срока в лагерях, зато другие баловались доносами, третьи проскользнули по жизни, ни в чем не замеченные. Опытные и знающие этикет мужики. - Ох, умеет его красавица отвлечь и успокоить, не переставая охорашиваться. Предметы мелькали у нее в руках, словно у опытного иллюзиониста: прессованная пудра, расческа, тюбик губной помады, какие-то кисточки, тампончики. - Они что-то волнуются за меня, поэтому и вызвали. Чтоб разведать. Темнят старые перечницы, спорят, дают наставления, намекают на что-то, бушуют. Конкретного ничего не высказывают. Им кажется, что мой диплом недостаточно соцреалистичен, бытового многовато, излишек эротического. А как без этого, когда здесь смысл жизни? Усопшие эстеты, наоборот, говорят об эстетической пластике.

- Эстеты это да-а, - потянул Саня, вспомнив о несданном зачете по предмету, - у них всегда особое мнение. Они втихаря любят эротическое, а говорят об эстетическом. Если они заступились за тебя, тогда все понятно: значит, у покойников есть сношения с некоторыми нашими преподавателями, которые духовно уже умерли, но формально еще числятся в живых. И те и другие говорят одно и то же, но наши - в стилистике времени. Как мне стало известно, они тебя хотят на защите потрепать.

- А что такое? - Возлюбленная повела худым беззащитным плечиком. Саня, глядя на невинную деву, подумал: ну истинная Мадонна. Именно с таких красоток в средневековье рисовали Божественное материнство. Но эта неземная хрупкость и за себя постоять умела. Саня собственными глазами видел, как на Тверской она исполосовала сумочкой физию юного балбеса, пытавшегося ущипнуть ее за попку. Не хватай чужое бесплатно! - Все наличные препы желают меня лажануть? - спросила мадонна равнодушным голосом. - Или только те, которые мне за ворот заглядывали?

- Тебе, конечно, все одно лишь мерещится, - отомстил Саня за "долгоиграющего бугая", - а здесь еще и другой мотив. Они, как ты знаешь, между собой воюют, статьи пишут, друг друга за настоящих писателей не считают. Каждому хорошо, когда товарищу по перу плохо. Вышел у коллеги новый роман - говно. Книгу в издательстве зарубили - так ему и надо. Появилась положительная рецензия - по блату. Сводят счеты, друг о друге мемуары пишут, припечатывают. Мешают проскользнуть в бессмертие. Ты только предлог, для некоторых важно зацепить твоего научного руководителя. А он всегда бывшего ректора поддерживал. Поняла цепочку? Через тебя и завкафедрой можно потрепать. Ничего особенного не произойдет, но нервы поточат. При других обстоятельствах тебя бы без звука бы пропустили, а здесь есть случай потоптаться с ба-альшим удовольствием.

- Ох уж эти стариканы со своими дневниками, воспоминаниями, документальной прозой, в которой они позволяют себе про всех расписывать. Почти о всех в институте что-нибудь написали, садисты. Так-де было, так, мол, было, надо сохранить для истории литературы! Не хотят люди в историю, хотят сидеть на лавке и бздеть в портки, выдавая эту бздню за научные достижения!

Саня пропустил эти причитания мимо ушей, потому что прекрасно понимал: каждый литератор - завистник. Еще Саня не без раздражения вспомнил о бывшем ректоре, по кличке Звонарь, который принимал его в институт. И про себя отметил, что творческая зависть у писателя - это чувство универсальное: оно и на молодых направлено, и на писателей старых. Видите ли, это бывший ректор, и хозяйственник неплохой, и романист, и еще изобрел, казалось бы, примитивный жанр прижизненных дневников - про себя и про литературу, про культуру и про политику. Почему эти его дневники вызвали такой читательский интерес? Многие коллеги кинулись что-то подобное писать, ан не получается. Этим же, наверное, объясняется и раздражение его подруги. Молодому писателю каждый успешный старый писатель в досаду. Пусть эти носороги-долгожители скорее освобождают место. Но они пока не уходят, и с ними надо считаться. И ведь себе же во вред. Саня отчетливо представлял себе фигуру современного писателя с его страстью к самосожжению: каждый за литературный успех и себя продаст, и родных. И он сам такой же.