Тони Мориссон - Любовь

Сон опустился так быстро, что, уже смутно себя сознавая, она ощутила нечто новое и незнакомое – чувство безопасности. Будто слабенький такой выдох облегчения, как в первые дни в исправиловке, когда ночь каждый раз пугала: в засаде таились вставшие на хвосты змеи с коротенькими ножками; высовывали тонкие зеленые язычки, поджидали, чтобы она свалилась с дерева. Бывало, что под нижними ветвями угадывался некто, стоявший от змей поодаль, и хотя ей не видно было, кто это, само его присутствие несло спасение. В результате с кошмарами она справилась, научилась ими даже управлять – все пыталась заглянуть в лицо незнакомцу. Это ей так и не удалось, и в конце концов он исчез вместе со стоящими на хвостах гадами. И вот ведь надо же – теперь она спит и во сне чувствует, что ее поискам, кажется, пришел конец. Портрет, висящий над кроватью новой начальницы, – вот чем они завершились. Красавец мужчина с подбородком плакатного десантника и ободряющей улыбкой, которая сулит многие лета горячей вкусной еды; к тому же его добрые глаза обещают, что он будет крепко держать девчонку на плече, пока она не натырит яблок сколько душе угодно, и даже с самых верхушечных веток.

Вайда установила гладильную доску. Поди разбери, почему всем, кроме «базисного персонала» – то есть врачей, медсестер и лаборантов, – больница отказала вдруг в услугах прачечной? И теперь уборщики, работники пищеблока и те же санитарки вроде нее должны сами себе стирать и гладить халаты, отчего в памяти оживает консервный завод, с которого когда-то ее вызволил Билл Коузи, – тогда впервые в жизни она получила работу, на которую положено ходить при чулках. В больнице она тоже, конечно, в чулках ходит, но в белых и толстых. Не то что те тоненькие, женственно-прозрачные, какие приветствовались за стойкой портье в отеле Коузи. Да и платье требовалось приличное, в котором и в церковь прийти не стыдно. А за то, чтобы у нее были еще два платья на смену, заплатил сам Билл Коузи: вдруг постояльцы примут единственное платье за униформу! Вайда думала, что он вычтет стоимость этих платьев у нее из жалованья, но он не стал. Любил делать так, чтобы его любили. «Гулять так гулять», – говаривал он. Эти слова стали девизом его курорта, его напутствием каждому гостю: «Гулять так гулять, но чтоб по эту сторону закона!» Воспоминания Вайды о работе в гостинице мешались в ее сознании с картинками из детства, когда в отель по многу раз приезжали люди с громкими именами. Даже перебои в обслуживании, связанные с несчастными случаями, когда кто-нибудь тонул в море, не отбивали у них охоты остаться сверх изначально оговоренного срока или вернуться на следующий год. Всё ради лучезарной улыбки хозяина и всеохватного гостеприимства, которым славился отель Билла Коузи. Его заразительный смех, всегда распахнутые объятия, его инстинктивное понимание нужд постояльцев сглаживали любые шероховатости, любые ляпы – от достигшей чужих ушей ссоры в среде персонала или каприза чьей-нибудь властной жены (тупой как пробка) до мелкой кражи и сломавшегося вентилятора на потолке. Шарм Билла Коузи и кухня Л. побеждали. Когда фонарики, окружавшие танцплощадку, качались под океанским бризом; когда оркестр воодушевлялся и появлялись дамы, одетые в муар и шифон и благоухающие жасмином; когда мужчины в элегантных туфлях и полотняных брюках с безупречными стрелками пододвигали женщинам стулья, чтобы сесть с ними колено к колену за крошечный столик, – разве могла что-нибудь испортить отсутствующая солонка или фраза, произнесенная поблизости чересчур резким тоном! Пары кружились, качались под звездами, не возражая и против долгих перерывов между танцами, потому что от океанского бриза они делались еще добрее и счастливее, чем от выпитых коктейлей. Ближе к ночи, когда те, кого не прельщала игра в вист, обменивались хвастливыми россказнями в баре, а разгоряченные парочки норовили раствориться во тьме, на площадке оставались лишь самые заядлые из танцоров и начинали откалывать коленца лихие до непристойности, причем музыканты каждому такому па придумывали свое ядреное название – специально, чтобы управлять толпой, одновременно смущая и подстегивая публику.

Вайда считала себя женщиной практичной – хотя и добросердечной, но здравой, настроенной всегда скорей скептически, чем мечтательно. Однако те девять лет, которые она отсчитывала от рождения единственной дочери Долли в тысяча девятьсот шестьдесят втором году, вспоминались теперь как сплошное безоблачное счастье. Уже тогда развал шел полным ходом, но это скрывали, пока была еще возможность скрывать. Потом Билл Коузи умер, а его девки у гроба передрались. И в тот раз, как всегда, порядок восстановила Л. Склонилась к ним, два слова сквозь зубы процедила, и они замерли. Кристина закрыла складной нож; Гида подобрала свой дурацкий чепчик и перешла на другой край могилы. Так они и стояли – одна справа, другая слева от гроба, причем их лица, такие же разные, как мед и сажа, казались одинаковыми. Тут ненависть и там тоже. Она выжигает в человеке все, так что, каковы бы ни были ее причины, твое лицо становится точь-в-точь как у твоего врага. После этого уже никто не сомневался, что вся гульба кончена и бизнес столь же мертв, как его хозяин. Если и были у Гиды поползновения возродить его в том виде, как было, когда Вайда маленькой девчушкой жила в бухте Дальней, она сразу поняла их обреченность, потому что Л. в тот же день уволилась. Из кучи цветов на гробе она вынула одну лилию и больше не переступала порог гостиницы, даже вещи не пришла забрать – не взяла ни поварской колпак, ни белые парусиновые тапки. Прямо от кладбища в воскресных туфлях на двухдюймовых каблуках прошла пешком до бухты Дальней, отодрала доску, которой была заколочена дверь материной лачуги, и поселилась там. Гида старалась, делала, что было в ее силах, чтобы держать бизнес на плаву, но шестнадцатилетний диск-жокей с одной магнитофонной декой привлекал лишь местную молодежь. Ради него разве поедут в этакую даль люди с настоящими деньгами, разве станут бронировать номера, чтобы слушать всякие тру-ля-ля, которых и дома навалом; очень-то надо им толкаться на открытой площадке среди тинейджеров, заплетающимися ногами изображающих танцы, известные им разве что понаслышке. Особенно если кухня, сервис и постельное белье – лишь пародия на ту изысканность и элегантность, каковая теперешним постояльцам не нужна, да и непонятна.