Филипп Гримбер - Семейная тайна

Мне было пятнадцать лет, когда откровения Луизиного рассказа полностью изменили мое восприятие жизни. Что мне было делать с этим национальным признаком, неожиданной отметиной на моем тщедушном теле, подобном тем, облаченным в полосатые пижамы не по росту? Как теперь я стану подписывать свои тетради? Новая черта добавилась к перечню моих «заслуг»: отныне я был не только слабым, неспособным и бездарным. Едва произнесенные Луизой, ее слова уже изменили мою личность: непостижимым образом они сделали меня сильнее.

Вот что на самом деле заставило моих родителей бежать в другую часть страны — не лишения, не трудности. А Луиза? Действительно ли она осталась в Париже, как мне всегда говорили, или бежала вместе с ними? Было ли их пребывание в Сан-Готье и вправду столь идилличным? В моей голове рождались все новые и новые вопросы, которые я не осмелился бы задать раньше.

Луиза колебалась. Она рассказала уже о многом, могла ли она умолчать об остальном? Она должна была сказать всю правду. Ей не оставалось ничего другого, как нарушить клятву и впервые предать доверие моих родителей. Она любила меня достаточно сильно, чтобы решиться на это. У нее самой не было ни детей, и — если верить ее словам — ни одной серьезной привязанности. Эта пожилая женщина решила нарушить многолетний обет молчания из-за сочувствия к себе подобному, отмеченному, как и она сама, физическим несовершенством.

И с этого момента я больше не был первым и единственным ребенком.

Чем дальше продвигалась Луиза в своем повествовании, тем стремительнее менялись мои представления о жизни нашей семьи. Я боялся спугнуть Луизу неосторожным словом, старался изо всех сил сдерживать свое волнение. Простая и ясная история любви, которую я сам сочинил, в реальности оказалась запутанной и сложной. Я слепо следовал за нитью повествования, уводившей меня все дальше от знакомого и любимого образа родителей, пока на месте родных лиц не начали проступать чужие, незнакомые черты. Я брел по сумрачной дороге, усеянной телами поверженных.

Трое мертвых восстали из темноты. В первый раз я услышал имена тех, кто был предан забвению. Имена тех, кого больше не было в живых. Роберт, Хана, Симон. Роберт — муж Тани. Симон — сын Максима и Ханы. Когда Луиза сказала «муж Тани», «жена Максима», я ничего не почувствовал. Просто отметил, что отец и мать, прежде чем стать мужем и женой, состояли в каком-то другом запутанном родстве. И не испытал никаких чувств. Оберегая хрупкое равновесие Луизиного рассказа, я молча и напряженно вглядывался в прошлое, пытаясь угадать, чем все закончится.

Наконец-то имя Симона было произнесено вслух. Теперь он стал настоящим, после стольких лет наших воображаемых драк и яростного соперничества. Выдумка, спасавшая меня от одиночества, большой и сильный старший брат, который не был призраком. Он существовал. Луиза знала и любила его. Прежде чем стать моим, Жозеф был его дедом… Жорж, Эстер, Марсель, Элиз были его семьей. Прежде чем стать моей матерью, Таня была его теткой. Каким ласковым именем она называла его, как к нему относилась?

Закончив рассказывать о существовании тех, кого я никогда не знал, о желтых звездах на одежде, о строгих правилах для евреев, Луиза хотела поведать о чем-то еще, по-видимому самом болезненном для нее, но голос ее прервался рыданием.

Пора было возвращаться домой — пройти по темному коридору и вынырнуть в магазинной толчее. За несколько часов я стал совершенно другим, и те, кто находился в нескольких шагах от кабинета Луизы, тоже резко изменились. За их античными масками скрывалось глубокое страдание. Встревоженные моей бледностью, родители начали расспрашивать меня о самочувствии. Я успокоил их улыбкой. Внешне они оставались прежними. Все то же молчание царило между нами. Я не представлял себе, что может меня заставить нарушить его. Теперь настала моя очередь их защищать.

В последующие недели я бывал у Луизы почти ежедневно. Каждый визит открывал новую главу ее воспоминаний. Она рассказывала о событиях, которые были мне знакомы лишь по учебникам истории. Оккупация, режим Виши, участь евреев, демаркационная линия перестали быть заголовками, набранными жирным шрифтом на книжной странице. Они оживали, превращаясь из черно-белых фотографий в полнометражный цветной фильм. События, пережитые моими родителями, оставили в их судьбе след, об истинной глубине которого я и не подозревал.