Гийом Мюссо - Квартира в Париже

Расстроенный, Гаспар понял, что рано воодушевился: больше ничего он у кузины Сотомайора не выведает.

– Вы не могли бы расспросить мужа? Вдруг он вспомнит что-нибудь еще?

Изабелла, кутаясь в теплую куртку, кивнула. Гаспар записал на сигаретной пачке номер ее сотового телефона.

– Это очень важно! – со значением проговорил он.

– Не пойму, какой толк во всем этом копаться. Малыш погиб, разве нет?

– Sans doute [65] Несомненно ( фр. ). , – подтвердил он по-французски и поблагодарил женщину за помощь.

Изабелла проводила взглядом странного посетителя и раздавила окурок в глиняном поддоне цветочного горшка. Он сказал «sans doute». Французский она понимала, но логика этого выражения от нее всегда ускользала. Всякий раз, слыша его, она удивлялась, почему оно значит «peut-être» [66] Может быть ( фр. ) , а не «sans aucun doute» [67] Без всякого сомнения ( фр. ) .

Не забыть спросить об этом у мужа!

«После Пикассо есть только Бог».

Я часто смеялась над этой фразой Доры Маар, но ныне слышу в этих словах бывшей музы каталонского гения истинный трагизм. Ибо я сама чувствую то же самое. После Шона Лоренца остался только Бог. А раз в Бога я не верю, то после Шона Лоренца нет уже ничего .

Спасаясь от твоего призрака, я почти забыла, насколько чувствительна была к твоей живописи, Шон. Но после того как этот Гаспар Кутанс показал мне твое последнее полотно, оно не перестает меня преследовать. Неужто смерть и правда такая? Белая, мягкая, убедительная, светлая? Неужто там, на этой территории, где, кажется, нет больше страха, обретаешься теперь ты, Шон? А наш сын, он с тобой?

Со вчера я цепляюсь за эту мысль.

Я хорошо спала этой ночью, потому что приняла решение и мне полегчало. Утро я провела с улыбкой на губах, штопая цветастое платье. То самое, что было на мне, когда ты впервые увидел меня в Нью-Йорке в тот день, 3 июня 1992 года. Знаешь что? Оно по-прежнему эффектно! Еще я нашла свою старую короткую кожаную куртку, хотя не ту, от Doc Martens, в которой была в тот день. Натянула сапожки из как бы потрескавшейся кожи – ты их любил – и вышла. Доехала в метро до «Порт де Монтрей», потом долго шла пешком «легко и коротко одетая» [68] Название художественного фильма Жана Лавирона с Луи де Фюнесом. .

За улицей Адольф-Сакс я нашла заброшенную станцию малого метрокольца. Ничего там не изменилось после того, как ты устроил мне там полуночный пикник. Сама постройка густо поросла кустами и разрушается. Двери и окна замурованы, но, помнится, раньше на платформу можно было попасть по лестнице из подсобки. Я включила в телефоне фонарик и спустилась на пути. Сначала шла не в ту сторону, потом вернулась и нашла туннель, ведущий в старое депо.

Ты не поверишь: тот старый вагон все еще там. Парижская компания общественного транспорта располагает сокровищем стоимостью в миллионы евро, застрявшим в разрушающемся ангаре, и никто еще не спохватился!

Против твоих раскаленных красок бессильны и ржавчина, и пыль. Мой образ все так же пламенеет на грязном шершавом боку метровагона. Моя торжествующая молодость сильнее времени и тьмы. Буйные волосы ласкают мое тело принцессы, обвиваются вокруг моих двадцатилетних ног, тянутся к груди и к лону. Этот образ я хочу унести с собой.

Я залезаю в вагон. Там грязь, черно, все в густой пыли, но мне не страшно. Я сажусь на откидное сиденье и открываю сумочку, великолепную сине-белую Bulgari из плетеной кожи – ты подарил мне ее весной, перед рождением Джулиана. Из нее я вынимаю заряженный Mathurin 73, подарок моего отца, его бывшее служебное оружие. У меня всегда должно было быть средство самообороны. Но сегодня самоубийство – вот что такое самооборона.

Я вставляю дуло себе в рот.

Я по тебе соскучилась, Шон.

Знал бы ты, какое облегчение для меня снова тебя обрести! Тебя и нашего мальчугана.

В это мгновение, за секунду до того, как нажать на курок, я задаю себе один вопрос: зачем столько ждала, почему давно не поспешила к вам?

В четыре часа утра Маделин была полна сил.

Она проспала целых десять часов целительным сном: беспросыпным, глубоким, избавленным от всех кошмаров и всех призраков. Боль в животе не прошла, но стала немного слабее, ее почти можно было терпеть. Маделин встала, раздвинула шторы и выглянула на Гринвич-стрит, уже оживленную. Дальше, между двумя зданиями, грозно поблескивал Гудзон.