Гийом Мюссо - Квартира в Париже

– Буду с вами откровенен, мадам Лоренц. Я здесь по причине, отличной от объявленной. Я действительно Гаспар Кутанс, автор пьесы, которую будут ставить весной в Лондоне, но контракт об аренде принадлежащей вам картины – всего лишь уловка моей коллеги с целью добиться встречи с вами.

– Что еще за коллега?

– Та, которую вы спровадили сегодня утром.

Атмосфера сразу накалилась. Гаспар чувствовал, что Пенелопа готова позвать на помощь Карейю, и сделал жест, который должен был ее успокоить, не дать поднять крик.

– Уделите мне три минуты, я все объясню. Если после этого вы решите не отвечать на мои вопросы, то я уйду, больше вас не обременяя, и никогда не стану вам досаждать. – Пенелопа сидела неподвижно, и Гаспар воодушевленно продолжил: – Мы занимаемся поиском трех картин Шона Лоренца, написанных им в недели, предшествовавшие кончине. Это…

Пенелопа остановила его:

– В последние годы жизни Шон не прикасался к кистям.

– Тем не менее у нас есть веские причины полагать, что эти полотна существуют.

Она пожала плечами:

– Если так, то они были написаны уже после нашего развода, и в этом случае у меня нет на них никаких прав. При чем тут я?

Понимая, что от этой женщины, замурованной в своей горечи, ничего не добьешься, Гаспар решился на импровизацию:

– Я здесь с целью предложить вам сделку.

– Что еще за сделка?

– Если вы ответите на мои вопросы и если благодаря вам мы отыщем эти картины, одна из них достанется вам.

– Шли бы вы куда подальше! Если вы воображаете, что я еще недостаточно пострадала от картин Шона, то… – Сначала Пенелопе было страшно, теперь страх сменила злость. Встав с дивана, она подошла к маленькому холодильнику, встроенному в книжный шкаф на манер гостиничного мини-бара, вынула две маленькие бутылочки водки и выпила одну прямо из горлышка.

Гаспар вспомнил фразу Чарльза Буковски: «Найди то, что любишь, и позволь этому тебя убить». Яд Пенелопы назывался «Грей Гуз». Содержимое второй бутылочки она перелила в хрустальный бокал, который поставила на круглый столик на одной ножке, рядом с собой.

– Если бы не я, никакого Шона Лоренца не существовало бы вовсе, вы в курсе? Это я выпустила на волю его творческие силы, я отвернула краны его таланта. До меня он был мелким гарлемским мазилой, бездельником с косяком в зубах. Больше десяти лет, пока он не мог продать ни одного холста, я подставляла ему плечо. Только благодаря моей красоте, моим фотографиям, моей рекламе, моим изображениям на обложках журналов он смог стать известным художником.

Слушая ее монолог, Гаспар вспоминал неудачливую актрису, сыгранную Глорией Свенсон в «Бульваре Сансет»: то же обожание себя прежней, те же жалкие оправдания.

– Год за годом я была тем огнем, на котором разогревалось его творчество, его «криптонитовой девушкой». Так называл меня он сам, потому что был уверен, что не создаст ничего гениального, если рядом с ним не будет меня.

– Он был прав, – подхватил Гаспар. – Ваши портреты, написанные им, великолепны.

– Вы имеете в виду цикл «Двадцать одна Пенелопа»? Скажу вам честно: сначала эти картины мне льстили. А потом они стали меня подавлять.

– Почему?

– Из-за того, как на меня стали смотреть другие люди. В этом источник большинства наших бед. Я видела, как меня разглядывали, а главное, угадывала их мысли. «Хороша, – думали люди, – но до женщины с картины ей далеко». Знаете, в чем секрет работ Шона Лоренца, месье Кутанс?

– Нет. Откройте мне его!

– От работы с Шоном Лорецом прибавлялись силы, он был виртуозом цвета.

Услышав от Бернара Бенедика про Жан-Мишеля Файоля, Маделин почему-то представила седовласого старичка в серой блузе, давно перешагнувшего пенсионный порог. Но человек, с которым она встретилась в магазине на набережной Вольтера, оказался чернокожим моложе ее самой, с телосложением платяного шкафа, прической растамана и серебряными кольцами на всех пальцах, составлявшими дьявольскую семейку: змея, паук, мексиканский череп, козлиная башка… На нем были стоптанные мокасины, узкие джинсы и облегающая футболка под пуховиком без рукавов. Файоль немедленно сразил ее своим гостеприимством и открытостью: предложил кофе с печеньем на заляпанном дубовом прилавке. Сам его магазин с низким сводчатым потолком смахивал на средневековую лавку. Впечатление усугубляли полированные деревянные этажерки от пола до потолка, плотно забитые тюбиками с красками.