Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

— И ты применил этот принцип к кандидатам?

— Ну да, в какой-то степени… Ведь человек кажется гладким, обтекаемым, когда за его горизонтом событий, если подразумевать под этим всю его жизнь, уже ничего не может произойти. Такой человек непрозрачен. Он герметичен, а значит, непредсказуем для аналитика. Когда вы пытаетесь сделать голограмму, вы его практически не видите. Зацепиться не за что. Он — как некая абстракция в вашей голове, он не конкретен… А вот шершавый тип подразумевает, что горизонта еще нет… Не знаю, как это еще объяснить. Ну, вот еще один пример: в православии, в иконологии, есть такое понятие, как порог описуемости. Никогда не слышали?.. Иконописец не имеет права изображать Бога… Бога Отца, потому что Бог попросту неописуем. Любая попытка сделать это является святотатством. И дело тут не только в какой-то церковной моралистике. Всё гораздо глубже. Так и нашем случае.

— Давай вернемся к анализу, — попросил Глебов.

— Гладкие — идеальные сотрудники, во всех отношениях, — продолжал Иван. — Лучше их просто нет. Это нередко люди с харизмой. Им можно поручить любое дело. Но тут есть одна проблема. Таких людей трудно контролировать. Некоторых вообще невозможно. Если найдется способ контролировать такого человека, то нужно всеми силами хвататься за него — он ценнейший работник.

— А если нет?

— Тогда лучше не связываться, — не раздумывая ответил Иван и, что-то взвесив про себя, спросил Глебова: — Я вот кто, по-вашему?

Дмитрий Федорович, помолчав, ответил:

— Если воспользоваться твоей терминологией, ты, Ваня, всё-таки «гладкий».

Иван поймал себя на мысли, что Глебов говорит не то, что думает, и что происходит это уже не в первый раз, — в данном случае неоткровенная реакция казалась непонятной.

— Странно, что вы думаете так… Ведь я «шершавый», причем на сто процентов, — сказал Иван, усмехнувшись.

— А я? — спросил Глебов.

— Вы тоже «шершавый», тоже описуемый, — интуитивно солгал Иван…

В субботу утромОльга Павловна радостно сообщила Ивану, что ей только что позвонила дочь. Нина выехала из Москвы ночным поездом, позвонила уже из пригорода Петербурга, когда поезд подходил к вокзалу, а это значит, что уже минут через двадцать, если нет пробок, она будет дома.

Иван не успел умыться, как раздался звонок в дверь, и силуэт Нины действительно вырос в дверном проеме.

— А вот и я! Не ждали?

Выйдя навстречу, Иван приветливо улыбался.

— Что-то ты внезапно как-то… Дома ничего не случилось? — спросил он.

Они расцеловались.

— Ты тоже весь внезапный какой-то… — Нина облюбовала Ивана невыспавшимися глазами. — Коля тут передал тебе кое-что… Одежда зимняя, вещи всякие. — Нина указала на кожаную сумку, оставленную у входа, и крикнула в кухню: — Мам, а мам, как кофе хочется, ужас просто! Почти не спала, такая была духота в поезде!

Ольга Павловна засуетилась на пятачке возле газовой плиты, готовя завтрак, заодно занимаясь и обедом. Вскоре она ушла навестить приболевшую подругу на Васильевском острове, но пообещала оттуда сразу же вернуться домой.

Нина отправилась в душ. Через полчаса она в пушистом банном халате, всё еще со следами усталости на лице, сидела перед Иваном на кухне и пила очередную чашку кофе с молоком. На лице ее цвела странноватая улыбка.

И вдруг Иван почувствовал, как голая стопа Нины скользнула под столом по его ноге. В первое мгновение он даже не понял, что происходит. А затем неловко отдернул ногу и, смутившись, пробормотал:

— Нина, ты… что ты делаешь?

— А ты не понимаешь? Ты разве ханжа?

Иван уставил на нее прямой укоризненный взгляд.

— Всё ясно с тобой. Значит ханжа.

В голосе Нины звучало легкое разочарование, но в глазах не было ни тени стыда или сожаления.

— И за что ты меня недолюбливаешь? Ну за что? — простонала она.

— Это неправда. Назови хоть одного человека, который тебя не любит или недолюбливает.

— Не увиливай, пожалуйста… — Нина не сводила с Ивана серо-зеленых глаз.

— Ты очень красивая женщина, Нина, но… ты замужем за моим братом. И вообще…

— Что вообще?

— Ты обидишься, — предостерег Иван.

— Честное слово, не обижусь!

— Иногда мне кажется, что ты немного… в тебе есть что-то советское, — сказал он.

— Ну вот… Вот это да. Приложил, называется… Да таких слов давно нет в русском языке… Ничего советского во мне нет, Ваня, и ты это прекрасно знаешь. Просто тетенька замужняя, ты это хочешь сказать? Ну, признавайся!