Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

— А Лондон? Неужто надоела тамошняя овсянка?

— Коля наговорил наверное ерунды, он любит сгущать краски… Просто есть желание пожить дома, в России, вот и всё.

— А к нам почему, в Ленинград?

— Племянница здесь учится. А Питер я и раньше любил: чудесный город, камерный. Москва после Англии кажется безразмерной. Какая-то аномальная конгломерация. Странно жить в таком городе.

— А книги? Еще пишешь, издаешься? — поинтересовался Дмитрий Федорович. — Творческих планов, наверное, воз и маленькая тележка?

— Хочется отдохнуть от планов. Просто пожить, наконец, как все… Не бегать, не суетиться, — ответил Иван. — Иногда приятней просто молчать и слушать, что говорят другие. А литература… есть в ней что-то болтливое. Такое время сегодня. Уместнее помолчать, мне кажется.

— У нас? Или вообще?

— Здесь это чувствуется особенно. В России всё оголено… Слово, сказанное невовремя, — яд. Вот пожил в Москве и думаю, что молчание — это самая трезвая, а может, и самая честная гражданская позиция… в нынешней ситуации.

В знак согласия Глебов кивнул.

— Что ты умеешь делать, кроме как писать?

— Много чего и в то же время… Непростой вопрос, — Иван на секунду задумался: — Три языка знаю, не считая родного. Писал для газет… Дмитрий Федорович, да я чем только ни занимался. Не только здесь, но и там, в Англии, шевелиться приходилось. Не знаю, объяснил ли вам Коля…

— Иван Андреич, а ты отдаешь себе отсчет, что попал из огня да в полымя?

— Вроде бы… Но вы правы, я не очень хорошо понимаю, что здесь происходит, — признался Иван.

— Даже люди, всю жизнь здесь прожившие, и то не все понимают, что здесь происходит. Об этом долго можно говорить. Сколько ты здесь уже?

— С похорон мамы.

— Ты, кажется, женился там? И жена не из совсем простых вроде?

Иван помедлил:

— Бывшая… мы развелись. А что до титула, так отец бывшей жены получил его не по крови. Там далеко до аристократии… А вот Коле язык придется подрезать.

— Коля не виноват. Из него мне тоже всё клещами вытягивать приходилось. Да и сам я кое-что знал. Ты когда уехал, такой скандал случился — на Камчатке слышно было. Детьми-то не успел обзавестись?

Иван покачал головой.

— Что ж, тем проще… Наделал ты бед отцу, а, Иван? Ведь он мог бы служить тогда да служить! И как всё изменилось, кто бы мог подумать?

— Да, много было абсурдного в тогдашней жизни. Сколько сил, энергии, воли людской тратилось непонятно на что, — по-своему понял сказанное Глебовым Иван. — Жизнь, наверное, вообще — сплошное стечение обстоятельств.

— Вот тут не согласен. В нашей жизни нет абсолютно ничего случайного, — возразил Глебов. — Это только кажется.

— В жизни человека… в моей, вашей, в чьей-то еще… невозможно разобраться, если смотреть на вещи со стороны… хотя это странно звучит на первый взгляд, — сказал Иван. — Часть и целое — это одно. Но суть жизни человека в частном, не в общем.

— Если утверждать обратное, тоже будет правильно, — сказал Глебов.

— Но интересно, что, когда мы имеем дело с человеком… как бы это сказать… не очень понятным. Частное помогает разобраться в нем, а общее вводит в заблуждение, — сказал Иван.

— Например?

Иван замешкался.

— Ну как это объяснить?.. Человек становится яснее, прозрачнее, когда видишь его в обычной обстановке, — сказал Иван. — Например, в быту, дома. Но для этого не обязательно идти к нему в гости. Это можно просто вообразить. Достаточно представить его сидящим в пижаме перед телевизором, с детьми или с собакой. Иногда глядя, как человек ест, больше о нем понимаешь, чем проговорив с ним сутки.

— Может быть, — согласился Дмитрий Федорович. — Только для этого нужно обладать даром наблюдательности, а он дается не каждому. И вообще, собаку надо съесть на описаниях всяких, на то ты и писатель. Я, кстати, как-то читал статью твою на эту тему.

— Мою? — удивился Иван.

— Коля уважил, прислал. «Об открытом и закрытом…», что-то такое там было в названии. Некоторые мысли были замечательные, — сказал Глебов. — Я даже хотел позвонить твоему отцу — похвалить сына, да замотался…

Речь шла, видимо, о статье, носившей немного невнятное, но громкое название: «Об открытом и закрытом в художественных прозрениях и бессмыслице», которую Иван опубликовал в Москве два или три года назад, чтобы во всеуслышание разгромить собственные опусы и литературные воззрения, правда, с полным пониманием того, что публичное харакири для литератора — это залог успеха. Чем его потом и попрекали. Услышав о статье, в то время казавшейся важной для него, а сейчас — заумной, манерной, Иван не знал, как реагировать. Задним числом он никогда не относился ревностно к тому, что печатал; внутренний мир, запросы, требования к себе менялись, опубликованное всегда устаревало, по крайней мере, в его собственных представлениях.