Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Четвертинов сокрушенно смотрел на свои ботинки и молчал.

— Я выясню… Узнаю, как всё это провернуть… чтобы ты смог получить мои деньги, — добавила она. — И позвоню тебе.

— Дура ты, Маша, что я еще могу сказать… Разве в деньгах дело?

— Позвони завтра. Я всё выясню… И не забудь о моем условии. Иначе ничего не получишь!

— Так чемпион и мымра в Москве? Да или нет? — всё еще не унимался Четвертинов. — Что они здесь потеряли?!

Пропустив его вопросы мимо ушей, Маша встала.

— Позвони завтра… Надеюсь, что, когда всё это закончится, мы больше не увидимся. Прощай!

Поселившись у материНины на Гороховой улице, Иван жил в Петербурге уже почти две недели. Ольга Павловна выделила ему бывшую комнату дочери с окнами во двор. В послеобеденные часы с улицы доносились скрип качелей и звонкий детских смех, будившие в душе Ивана тихие, радостные воспоминания детства.

Последствий перенесенного в Москве сотрясения мозга он не чувствовал. Опухоль спáла. Врач, наблюдавший Ивана в Петербурге, уверял, что о случившемся можно забыть.

Дни пролетали незаметно. Около шести или чуть позднее Иван заходил в интернат за племянницей. Они вместе гуляли по Невскому, по галереям Гостиного двора и Пассажу. Феврония надолго застревала у каждой витрины, ее с трудом удавалось оттащить. Потом сидели в кафе или в недорогих ресторанах. В каком месте ужинать, выбирала племянница. Иван позволял девочке заказывать из меню всё, что та хотела; в результате ужин нередко превращался в настоящий обед, благо деньги на эти гастрономические излишества — триста долларов еженедельно — присылал Николай. После ресторана Иван отводил Февронию обратно в интернат и возвращался на Гороховую, где проводил остаток вечера один или в обществе Ольги Павловны. После десяти он уходил в свою комнату и полночи читал, доставая книги одну за другой с застекленных полок над кроватью. Книги были старенькие, всё больше классика. Но странным образом Иван вновь открывал для себя это немного забытое удовольствие чтения. Что удивительно, читать удавалось всё подряд, буквально всё, что попадалось под руку. И это не отвращало. Чтение как раз и требовало отсутствия выбора и еще какой-то внутренней пустоты. При соблюдении этих условий любой текст как-то особенно легко вливался в душу. Больше того, Иван вдруг констатировал, что в хороших книгах есть что-то противоречащее действительности, далекое от повседневных нужд, от хлеба насущного… В этом и была ценность книг? До сих пор он придерживался диаметрально противоположного мнения.

Николай звонил на Гороховую по нескольку раз в день: справлялся о здоровье Ивана, Ольги Павловны, о делах Февронии, изводил себя беспокойством за дочь, настаивал, чтобы няня или Иван провожали девочку на занятия из интерната и обратно, и постоянно выходил из себя, когда заставал брата дома в то время, как Феврония, по его расчетам, должна была перемещаться по городу. Бесполезно было объяснять, что с детьми неотлучно находится воспитательница, что препровождает их из интерната в академию, а вечером гуськом ведет воспитанниц с улицы Зодчего Росси обратно в интернат, что без ее отмашки они и шага в сторону не сделают, — Николая это не убеждало. Он требовал, чтобы няня (кстати, ее, как и всех предыдущих нянь, Ольга Павловна быстренько рассчитала после отъезда зятя, о чем Николай не знал) или Иван составляли воспитательнице компанию, лично убеждаясь, что Феврония находится там, где надо, а не таскается с подружками по улицам без присмотра взрослых… Как было объяснить ему всю нелепость и ненужность шагания рядом с воспитательницей дважды в день? Разве способен был услышать доводы рассудка изнемогающий от тревог отец, бредящий у себя в Москве похищениями средь бела дня?

Стараясь успокоить брата, Иван как на работу ходил к концу занятий на улицу Зодчего Росси, чтобы забрать племянницу «под заявление» и провести с ней пару часов, а заодно накормить ужином — будь то дома на Гороховой, в кафе или ресторане, — раз уж в школьной столовой девочка питаться отказывалась.

Насчет сестры по-прежнему не было никакой ясности. На все расспросы Ивана Николай отвечал, что Филиппов из службы безопасности ничем, кроме поисков Маши, больше не занимается. Заверения его звучали не слишком обнадеживающе. Николай не вдавался в подробности, но, видимо, и в самом деле нечего было рассказать… На Солянке всё шло по-старому. Грабе лежал с сильной простудой. Нина, что ни день, порывалась ехать в Петербург, но, судя по темпам сборов, могла прособираться до Нового года.