Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Маши не могла ответить ни на один из его вопросов.

— Не знаю… Не знаю, что делать.

— Я постараюсь приехать. Тогда и обсудим всё по-человечески.

— Сюда? В Москву?!

Швейцарец прилетелчерез двое суток. О приезде сообщил уже из гостиницы на Тверской. Маша назначила ему встречу у Центрального телеграфа; более нейтрального и приметного места для рандеву она не смогла придумать…

От волнения им с трудом удавалось смотреть друг другу в глаза. Мариус выглядел спокойным. Видимо, свыкся с мыслью, что отъезд Маши не был обыкновенным срывом, о котором потом жалеют, и что живет она теперь за тысячи километров. В его глазах она не увидела и тени упрека, лишь горечь перебродившего сожаления. В потрепанном анораке, в обшарпанных кроссовках, которые Мариус надевал, отправляясь в парк проделывать свои вечерние моционы, он был похож на старика, измотанного жизнью. Такие не ждут поблажек от небес и умеют довольствоваться тем, что есть.

Он делился домашними новостями. В Нью-Йорк пришла весна. Воздух в парках напоен ароматами цветения. Маленькая Ева вывихнула мизинчик правой руки, балуясь с дисководом маминого ноутбука. Сама Лайза просто извелась от переживаний. Вся эта нервотрепка заставила ее пересмотреть свои взгляды на многое. Нью-Йорк Лайзе вдруг опостылел. Она была не прочь последовать Машиному примеру: порвать со всем и махнуть куда-нибудь на край света. Иронизируя над самим собой, Мариус объяснял, что если бы не извечная волокита с визами, а для поездки в Москву визы всё еще приходилось оформлять, Лайза прилетела бы вместе с ним и не исключено, что из чувства солидарности — с ней же, с Машей — потребовала бы у московских властей выдать ей местную грин-карту. Существует же и здесь наверное «программа» по выдаче грин-карт для тех заезжих сумасбродов, которые помешались на России и не хотят возвращаться восвояси. После пережитой «встряски» — Мариус называл вещи своими именами — ему тоже захотелось перемен. Возвращение в Швейцарию, не в Цюрих, а в Женеву, где у них с Лайзой оставалась квартира, было делом решенным. Оставалось лишь определиться со сроками.

Насчет цели своего приезда и контракта, насчет Четвертинова и новых условий, о чем Маша протараторила на днях в трубку, Мариус говорить пока не решался… Они шли по Тверской. Он вдруг остановился посреди тротуара.

— Мария!.. — Мариус с тревогой заглянул ей в глаза. — Нам не надо бежать друг от друга. Я это понял. Я хочу, чтобы между нами было полное понимание. Насчет Павла… Я давно понял, что парень он испорченный. Отношения с ним я поддерживал… Во-первых, он твой друг. А во-вторых… — Мариус явно решил сказать всё и сразу, но что-то всё еще сдерживало его. — Мы просто боялись, что он наделает нам проблем… Мое отношение к нему — это симуляция симпатии… Ты понимаешь меня? Согласись, без этого нам было не обойтись. Всё остальное… Боже мой, как хочется есть! Могу я пригласить тебя пообедать?..

Они зашли в первый попавшийся ресторан, им оказался ресторан русской кухни. Заняв столик, Мариус заказал обед. Когда принесли блюда, еды на столе оказалось вдвое больше чем нужно. Здесь, за столиком, они и проговорили до самого вечера.

После вымученных признаний, уговоров и вразумлений Альтенбургер понял, что недооценил ситуацию. Ни малейших шансов увезти Машу назад у него не было. И теперь, осознав это, Мариус не мог скрыть своей растерянности. Он принялся сбивчиво объяснять, что затея с усыновлением еще не родившегося ребенка оборачивалась для них с Лайзой крахом всех их жизненных устоев, вплоть до их собственных представлений о самих себе. Он предчувствовал, что проблемы рано или поздно возникнут — слишком уж гладко всё начиналось. Но Нью-Йорк — это ладно, это еще куда ни шло. А теперь еще и Москва… Здесь он чувствовал себя как без рук. Случись что-нибудь непредвиденное, он ничем не смог бы ей помочь — правде лучше смотреть в глаза. Альтенбургер заговорил о новых Машиных условиях. Он безоговорочно принимал все ее требования. Четвертинов, разумеется, больше не мог быть посредником. Мариус «на ура» принимал идею полного взаимного доверия, на котором должны были строиться дальнейшие отношения. Сейчас его интересовало, где она живет и как обстоят в России дела с медицинским обслуживанием будущих мам.

По глазам Маши поняв, что мучает ее нелепыми вопросами, что ей и здесь приходится начинать всё с нуля, Альтенбургер пообещал узнать, нет ли возможности помочь ей с арендой жилья. Он был уверен, что в своем посольстве сможет рассчитывать на поддержку и помощь: слишком важной птицей слыл в Швейцарии его отец. Пока же он просил Машу подыскать себе приличную квартиру самостоятельно. Мариус намеревался оплачивать жилье на прежних условиях. Он хотел уехать домой со спокойной душой… И только позднее, когда они вышли на обезлюдевшую Тверскую, Альтенбургер смог добиться от нее главного. Глядя в тревожные ласковые глаза швейцарца, Маша согласилась на всё. Она изъявила готовность ехать рожать в Нью-Йорк и даже появиться там заблаговременно, чтобы хоть в последние сроки побыть под наблюдением у Франчески Оп де Кул…