Вячеслав Репин - Хам и хамелеоны. Том 1

Так и не дав малышу уснуть, решив, что отсыпаться он будет на улице, в коляске, Лайза с Эльзой стали примерять на Василия обновки, купленные день назад. На Машу они не обращали никакого внимания. После очередного переодевания они отправились за коляской. И затем гоняли «ландо» по аллее до самого обеда. Вася вредничал, плакал, то и дело из коляски раздавалось жалобное «апчхи». Но ни та, ни другая не понимали, что с гор тянет сыростью. Мáшины возражения услышаны не были. Так проходил день. Машу звали в детскую только для кормления, как постороннюю роженицу, которой подсовывают чужое дитя на выкорм.

К вечеру она заметила у Василия сыпь на ножках. Эльза утверждала, что причина высыпаний — в грудном кормлении. Не пора ли, мол, завязывать? Лайза опять сидела в детской, с уже знакомой Маше застывшей маской на лице. По одному ее молчанию нетрудно было догадаться, что ее опять разрывают на части сомнения и противоречия, и это нередко предшествовало настоящим истерическим припадкам. Маша боялась, что очередной произойдет тут же, в детской, и старалась не дать для этого ни малейшего повода.

Василий, как назло, не засыпал. Словно губка впитывая настроение взрослых, в объятиях Лайзы, напряжение которой ему, конечно же, передавалось, он недовольно кряхтел и хныкал. У Эльзы хватило ума накинуть на одеялко Машин платок: запах матери Васю успокаивал. Однако эта уловка не ускользнула от внимания Лайзы. В глазах ее сверкнули молнии. Всем своим видом она давала Маше понять, что тяготится ее присутствием. И это было невыносимо.

Или ей мерещилось? Маша больше не могла разобраться, что правда, а что плод ее воображения. Проклиная себя за мнительность, она пыталась взять себя в руки. Но как только начинала думать о чем-то ином, прежние мысли бесцеремонно вторгались в голову с каким-то беспощадным упорством.

В доме все вскоре улеглись, но ей не удавалось сомкнуть глаз — от усилий не думать о том, что происходит в детской и что будет потом, что ждет их обоих — ее и сына. Отчаяние ослабило тиски лишь позднее, когда Эльза среди ночи позвала ее кормить…

Без сна прошел и остаток ночи. Укутавшись в одеяло, Маша сидела у себя в комнате на подоконнике и наблюдала за ночным садом, всматривалась в подкрашенные лунной синевой газоны, над которыми благодаря полнолунию ярко серебрились контуры кустов. Вдали сквозь сероватую мглу проступал знакомый рисунок гор, легко узнаваемый за притаившимися в тени силуэтами пихт. Время от времени деревья, как живые, выдавали свое присутствие осторожным колыханием. И тогда возникало пронзительное чувство, что в темноте и вправду прячется кто-то живой…

Светало неожиданно рано. С началом рассвета мысли, словно загустев, потекли медленнее. Именно это и позволяло в них разобраться. Мало-помалу мир стал разглаживаться, как что-то скомканное, но мягкое — стоило только потянуть за края. Туман в голове внезапно рассеялся. Маша даже не заметила, когда именно: в детской, в своей комнате у окна, ночью или уже на рассвете — к ней пришло решение. Как не знала и того, было ли это решение твердым и бесповоротным, и откуда вообще в ней взялись силы, как смогла она отважиться на подобный шаг, да еще и тщательно, до последней детали всё спланировать и ни словом, ни жестом не выдать своих намерений…

Пятница пролетела незаметно. Эльза с утра возилась с Васей, как обычно благоухая горечью полыни. Маше чудилось, что малыш повинуется ей от страха, который она нагоняла на него своими ручищами и огромным бюстом, угрожающе колыхавшимся над его крохотной пушистой головкой. Завтрак, обед, прогулка, скучноватый ландшафт за окном…

После обеда, в обычный час прогулки, Маша спустилась в поселок и зашла в булочную в конце главной улицы. Девушка лет восемнадцати, которая стояла за прилавком в послеобеденные часы, выглядела уставшей, хотя у прилавка топталось всего два покупателя.

Маша дождалась, пока они сделают покупки и уйдут, и на ломаном французском спросила, как из Виллара можно добраться до Женевы.

Отерев лоб тыльной стороной ладони, девушка показала в сторону вокзала.

Маша отрицательно покачала головой. Поезд уходил на рассвете; столь ранний час ее не устраивал.

Девушка поняла ее и по-английски объяснила, что уехать можно и на автобусе. «Car postal» — так назывался автобус местного сообщения. Он отходил из центра поселка в восемь утра. Автобус мог довезти до Мартиньи, до городского вокзала. А оттуда поезда шли один за другим, Маша поняла это по быстрому жесту девушки, изображавшему что-то чередующееся.