Ричард Йейтс - Холодная гавань

Пока Рейчел произносила свой монолог, как бы слушая себя со стороны, к ней приходило понимание того, что есть, вероятно, некий универсальный смысл в том, что всякая выросшая дочь начинает поносить собственную мать. Возможно, точно так же поступают сыновья по отношению к своим отцам или вообще все взрослые дети по мере того, как присутствие в их жизни родителей идет на убыль. В любом случае это понимание не помешало ей добавить жару — она словно хотела посмотреть, как далеко осмелится зайти.

— А еще от нее плохо пахнет.

— От нее — что?

— Плохо пахнет. Ужасно так говорить о своей матери, но это правда. То ли она редко принимает ванну, то ли забывает при этом пользоваться мылом, а только, сколько себя помню, я всегда остерегалась подходить к ней близко. И знаешь что, Эван? Ты удивишься, но я до сих пор никому об этом не рассказывала.

— Это хорошо, — сказал он. — Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке.

— От нее пахнет… тухлыми помидорами, — сказала Рейчел после паузы, в раздумчивости, наморщив лоб в желании подыскать сравнение поточнее. — Или, скорее, старым, прогорклым майонезом.

Удовольствие от поношения собственной матери быстро улетучивалось — может, оно, в принципе, преходяще? — а кроме того, ее зацепила совершенно неожиданная реплика мужа: «Мне нравится, что мы всё говорим друг дружке».

Вот так простодушно выболтать то, что у тебя на сердце, — разве это не прерогатива женщин? Но в его глазах Рейчел читала подтверждение сказанного, и от этого ее охватил легкий трепет. Она даже готова была рассыпаться в комплиментах, но он ее опередил.

— Интересно, как твоя мать узнала про это жилье?

— Я думаю, из газетного объявления; она всегда читает раздел, посвященный недвижимости. Это у нее с молодости.

— Странно, да? Большой дом — и так дешево. Да еще обставленный.

— Ну, обставленный, если верить ей, достаточно скромно, но зато «со вкусом». И вот еще что забавно, Эван. Дом «очень удачно расположен» — ее слова. Видимо, имеется в виду, что это неподалеку от твоих родителей. Даже как-то… неловко, что она так неравнодушна к твоему отцу.

— Да, пожалуй.

— Короче, я записала адрес и фамилию риелтора, но вот уж не думала, что тебя это может…

— Ну а что, почему не взглянуть? Тем более… обалдеть!.. — Он издал смешок, а на губах заиграла кривая ухмылочка. — Представляешь, как мой палаша этому обрадуется?

У Рейчел, когда она вышла из машины и увидела дом, так понравившийся ее матери, в голове сразу промелькнуло словечко «развалюха». Вытянутый, как пенал, двухэтажный, из белой дранки, крытый черным рубероидом, он был сродни таким же примитивным строениям в поселке, но его угловатость скрадывали деревья и кусты, из-за которых он не сразу открывался взору.

— Есть где разгуляться. — Риелтор сунул в карман свой комплект ключей и остался у дверей, давая молодым возможность оглядеться вокруг.

Стены имели самодельный вид — большие панели из светло-серых термоизоляционных плит, скрепленных с помощью деревянных реек, из которых торчали шляпки гвоздей, — и ничем не отличались от стен в родительском доме Эвана, поэтому Рейчел не стала привлекать к ним его внимания.

А разгуляться в самом деле было где. На первом этаже запросто разместились бы две пары, при этом особенно даже не входя в соприкосновение, а на втором этаже это ощущение строго обособленной частной жизни только усилилось.

Их спальня с примыкающей комнаткой для ребенка была практически отдельной квартиркой. С двух сторон были большие окна, а скромный камин тотчас вызвал у Рейчел эротические видения. Здесь под настроение они могут заниматься любовью на ковре при ярких всполохах и пляшущих тенях, живо повторяющих малейшее движение их тел.

— Мне нравится камин, — сказала она Эвану. — А тебе?

— Симпатичное преимущество.

— Ты хотел сказать «решающее преимущество».

Этими словами она его спровоцировала подмигнуть ей и прижать к себе, риелтору же пришлось тактично отвернуться.

И в памяти Рейчел навсегда отложилось, что именно этот камин вместе с толстым ковром подле него послужил для них обоих решающим доводом в пользу плана ее матери.

К концу первого года учебы в Ирвинговской школе у Филиппа Дрейка на одном локте твидового пиджака зияла дыра величиной с яблоко. Отдать его в починку он не мог, так как другого пиджака у него не было, и эта маленькая неприятность только подчеркивала безысходность его положения.