Денис Гуцко - Домик в Армагеддоне

– Пойдём крестным ходом. Покажем, что здесь люди живут православные. Что хозяин есть у этой земли. И хозяин этот не лаптем делан. И спросить может.

Качнулся слегка. Чётки в его руке тихонько щёлкнули.

– И спросить может строго.

Снова – на Чудотворца.

– Трогать никого не будем. А если нас тронут – тут уж не обессудьте. Прошли те времена, когда православных простым шиком отогнать можно было. Прошли и больше не вернутся.

Вскинул глаза на Ефима:

– Что же, пойдёшь?

– Пойду, батюшка. Благословите.

Саенко уехал. Попрощался с ним за руку, но в глаза не смотрел. Отец Никифор помолился и лёг спать, а Фима уснуть не мог. Вышел во дворик, сел на лавку под фонарём. Пахло надвигающимся холодом, первыми студёными дождями. Во всём здании горело единственное окно, на кухне. Оттуда слышался шум воды и стук посуды. Вышла официантка – та, что приносила ему сигареты. Стареющая пасмурная женщина. Остановилась возле двери, подтянула юбку.

Фима подумал: хорошо было бы сейчас поговорить с ней. Ночь. Осень. И этот резкий электрический свет.

– Не спится? – спросила ворчливо.

– Никак. Подошла.

– Может, тебе рюмашку налить?

– Нет, спасибо.

– Умаялась, – она села рядом с ним на лавку, принялась разминать пальцы. – А ты батюшке кто, сын?

– Нет.

– При церкви? Служка… или как это называется?

– При церкви, да.

– Умаялась.

– Скажите… можно спросить… а вам работа ваша не нравится, наверное?

– Почему?

– А вы были такая неприветливая.

– Ха! Так говорю же – устала. Свадьба эта. Всё угомониться не могли. Посуды сколько побили. Завтра поглядим, как расплачиваться будут. Да и то сказать – чему тут нравиться, на этой работе? На пьяные рожи смотреть. Платят мало, хозяин прижимистый, за людей не держит.

– Почему не уйдёте?

– Куда? Дипломов у меня нет. Возраст к тому же. Да и везде так.

– А жизнь?

– Что – жизнь?

– Сейчас. Нескладно начал… Жизнь вам нравится? Вот люди… «пьяные рожи»… хозяин прижимистый. Вообще – жизнь, та, что вокруг?

Пожала плечами.

– Нравится или нет, кто ж нам её заменит? Уж какая есть, а вся наша. И рожи – какие выпали. Поди и мы не подарок.

– А всё же. Вы хотели бы, чтобы изменилось, чтобы по-другому всё стало?

– Э-э-э! Чтобы по-другому всё стало – этого всегда и всем хочется. Разве нет? Только опять же – толку? Повздыхаем и живём. Может, всё же рюмашку?

Фима покачал головой: нет.

Посидела ещё немного, решительно хлопнула себя по ногам, сказала: «А я приму малёхо на сон грядущий. Нужно бы и поспать хоть сколько» – и ушла.

Стяжники приходили по одному. Ефим с каждым обнимался крепко-накрепко. Улыбался открыто, красиво. Говорил:

– Рад тебя видеть! Или:

– Вот и ты! Хорошо, здорово!

Наблюдая за тем, как Фима встречается с друзьями, Надя то и дело поёживалась от противной щекотки ревности, с которой непонятно было что делать. Ощущения были такие, будто под череп заполз паразит, а она не знает, как их таких выводят. Спросить не у кого, да и стыдно. Наде не доводилось раньше ревновать. В институте за ней начинал ухаживать однокурсник, Вова Семагин. Он ей самой очень нравился. А потом она увидела его на Садовой в обнимку с Катей Бусько. И никакой тебе ревности. Спряталась за угол, подождала, пока пройдут, – и будто навсегда проводила из своей жизни Вову Семагина. Казалось, что-то большое внутри назревает, а вышло – мыльный пузырь.

Даже отца, за то, что перебежал от них к Фиме, не ревновала.

А тут – зудит и не отпускает.

Фимины товарищи, побыв какое-то время в доме, собрались в беседке и сидели там, тихо переговариваясь. Выглядели взъерошенно. Надя решила выбрать момент и подойти к ним. Пусть Фима её познакомит.

Они всего на год-два старше неё, а кажутся Наде такими непреодолимо взрослыми.

Вчера, улучив момент, Надя уединилась в уголке холла между дверью в гостиную и высоким арочным окном – позвонила маме на мобильный, сказать, что остаётся здесь, с отцом. Конечно, Надя соврала отцу, что у них всё замечательно. Мама свалилась с язвой. Никогда не жаловалась, и вот. Ходит по квартире скрюченная, соседка ей уколы колет. Мама и отправила Надю в Солнечный. Но говорить отцу о своей болезни запретила. «Побудь с ним. Потом расскажешь, как он там». Надя и маме немного приврала. Мол, папа весь день о тебе расспрашивал. Интересовался, как у тебя на работе, как настроение. «Интересовался? Правда? А ты что? А он что?» Под конец расхлюпалась в трубку, наговорила всяких нежностей. Попрощавшись с мамой, Надя сунула мобильник в карман джинсов, подняла голову – и упёрлась взглядом в золотой прямоугольник иконы, нависшей из противоположного угла. Пронзительный большеглазый лик. Ощущение – будто мама вдруг здесь и всё поняла: «Что же ты, доча, разве так было?»