Лоренс Даррел - СЕБАСТЬЯН, или Неодолимые страсти

На этом основное описание заканчивалось, и дальше следовали замечания, сделанные рукой Шварца, которые начинались так:

«Жаль, что этот предварительный материал, который не может нас удовлетворить, не был расширен из-за вынужденного возвращения врача в Канаду и невозможности в течение многих месяцев подобрать замену, так что пациент был предоставлен самому себе, но к данному моменту его состояние остается прежним. Описанные выше детали сохраняются в том же виде, и жизнь, которую ведет ребенок, имеет прежний ритм. Считаю желательным сделать попытку глубже изучить состояние ребенка. Есть еще некоторое количество тестов, которые не были использованы, например, тест с домашним животным, скажем, с котенком. Трудно устоять, глядя на то, как котенок играет с клубком или пинг-понговым шариком. Еще труднее устоять перед заигрываниями щенка. Кроме того, неизвестно, какой результат, если результат будет, Дадут разные образы. Можно попытаться спроецировать их на стене в детской, чтобы посмотреть, как ребенок отреагирует на них. Можно попробовать музыку, когда он будет спать… Я назвал первое, что пришло мне в голову. Однако, полагаю, поскольку вы зашли настолько далеко, что пообещали вашему другу проконсультировать его сына, наверное, вам следует занять место его психиатра и продолжить исследование (я бы сказал, заглянуть снаружи внутрь) этого классического случая аутизма!»

На истории болезни стояли фамилия Констанс и номер ее почтового ящика. Констанс не понимала, что надо сделать такого, чего не было сделано ее более опытной коллегой.

С озера налетел ветер и захлопнул ставни; пришлось Констанс встать, чтобы вновь открыть их и проверить, прочно ли стоит скиф, после чего она принялась готовить скромный обед в уютной кухне с деревянными стенами и видом на озеро. Моралист внутри нее с некоторым неодобрением отнесся к ее пылкому желанию прийти на помощь ребенку, потому что с этим желанием не все было чисто и объективно. В конце концов, это сын Аффада… ну, и что делать? Не лучше ли оставить больного мальчика другому врачу, а самой заняться более интересными случаями? Почему бы и нет? «Ты все еще не справилась со своей болью», — сказала она себе, и от этой мысли ее захлестнула волна ненависти — волна ненависти к Аффаду и к жуткой игре в «кошки-мышки», в которую он играл с ней. Будь он проклят! Будь проклято собрание унылых поклонников смерти с их инфантильным желанием умереть, возникшим в разрушенном Египте. «Я-то думала, что немцы инфантильны, а средиземноморские народы старше и мудрее… ну и дура! До чего же можно быть наивной!»

Однако все это самоедство никак не помогало Констанс ответить на вопрос о ее будущей роли в жизни ребенка. Надо поспать, а утром она решит, брать ей на себя мальчика или передать его другому психиатру. Констанс сразу вспомнились несколько умелых и преданных делу врачей, которые ни в чем ей не уступали и были бы рады завершить портрет ребенка-робота. Однако думать об этом было неприятно, и она плохо спала, со жгучей грустью глядя на Аффада во сне.

Утром, когда Констанс проснулась, она сразу же вспомнила, как ее коллега написала об Аффаде, что «он производит впечатление человека избалованного и не от мира сего». Это вызвало у нее досаду, хотя она прекрасно понимала абсолютную иррациональность такой реакции. Зато своей новой внешностью она осталась довольна, и это было частью ее попытки оправдать себя в собственных глазах, восстать как феникс из пепла разрушительной и неплодотворной привязанности. Констанс купила шубку и еще кое-что из зимней одежды, поменяла духи и позволила парикмахеру изменить себе прическу, по-новому уложить волосы. Ей сразу стало гораздо легче — однако рядом не было никого, кто мог бы оценить ее усилия и восхититься ею! «Так тебе и надо», — мстительно произнесла она вслед удаляющейся тени «человека избалованного и не от мира сего». Однако не устояла и заскочила в больницу, чтобы насладиться одобрением коллеги. «Боже мой! Ты помолодела на десять лет и как будто опять влюблена — мне бы хотелось, чтобы это было правдой!»

В каком-то смысле, так оно и было. Однако вопрос об отпуске по болезни был решен, когда из-под боевой раскраски снова проступила кошмаром никуда не девшаяся усталость. Шварц обратил внимание на историю болезни у Констанс под мышкой и одобрительно кивнул. Тем временем они уже назначили Мнемидису успокоительные таблетки, желая посмотреть, насколько он изменится, если как следует отдохнет. Констанс уже почти не переживала из-за того, что бросает Мнемидиса на Шварца, который, к сожалению, не мог с ним управиться; но все же ей стало обидно, что она будет отсутствовать, так как этот пациент очень интересовал ее. Шварц понял это и сказал: