Лоренс Даррел - QUINX, или Рассказ Потрошителя

Так появилась небольшая монография, своего рода мемуары, написанные в Вьенне. Монография называлась «Мемуары ПП», и на нее покровительственно, но дружественно отозвался сам Персуорден.) [139] Персуорден — один из персонажей «Александрийского квартета».

— Потом мне несколько месяцев, — добавил Сатклифф, — все ночи напролет снилось, как я мою руки, поливая себе из серебряного кувшина под лай толпы нечесаных недочеловеков!

К началу чаепития прикатил старый «даймлер» с принцем, за рулем сидел Кейд. Он заезжал на деревенскую почту и привез кучу писем, присланных с центральной почты в Авиньоне, которая еще только-только начала налаживать работу. Среди конвертов с незнакомыми именами был один желтый конверт, подписанный «Служба Ее Величества» и адресованный Смиргелу. Оказывается, он не назвал прокурору свой истинный адрес, а дал этот, лорда Галена, с коим успел подружиться. В конверте был тот самый волшебный документ, которого Смиргел нетерпеливо ждал и который должен был удостоверить его непричастность к деяниям нацистов. Смиргел всхлипнул, вскрыв конверт. Потом он нежно обнял Кейда и расцеловал его в обе щеки. Вытащив заветную бумагу, Смиргел закричал:

— Слушайте все, это удостоверение моей невиновности — отныне я чист от грехов и вновь могу начать нормальную жизнь, как всякий обычный гражданин! Ах, вы и представить себе не можете, что это для меня значит! Что же касается сокровищ, то можем приступать к поискам хоть завтра. Но сначала надо составить подробнейший план действий.

К удивлению всех присутствовавших, Смиргел упал на колени и произнес благодарственную молитву.

БЛЭН: Признайтесь, вы ревновали: вам не понравилось, что я вздумал от вас ускользнуть?

CAT: Признаюсь. Мне стало обидно, когда вы скрыли правду. Ведь я отлично знал, что вы не в Сиене, не в Венеции и не в Афинах…

БЛЭН: Да. Мы спрятались в Камарге, в маленьком домике, который нам сняла Сабина. После того знаменательного купания, после поцелуев, после того как я проснулся, мне вдруг стало ясно, что давно задуманная книга почти сформировалась в моем воображении. Можно уже говорить о сроках. Констанс не даст мне лентяйничать. Ну а мы сделали то, что сделали бы все любовники на нашем месте. Мы скрылись ото всех. Я не хотел, чтобы вы заглядывали мне через плечо. Поэтому и заморочил всем голову — насчет нашего местопребывания.

Тишина и жара — что могло быть лучше? А вечером к нам приходили цыгане или одна Сабина. Они приводили с собой белых лошадей, небесных лошадей, стремительных, как экспромты Шуберта, и безупречных, как наши поцелуи. И те несли нас через рвы, каналы и озера в розовато-лиловую пустыню заката; Сабина молча скакала между нами, готовая ответить на все вопросы, надо только уметь правильно их задавать. (Мужчина — это земля, женщина — небо: мужчина — разум, женщина — интуиция.) Несколько раз за ночь мне казалось, что я почти умираю от любви, потому что у меня надолго останавливалось сердце, мне казалось, что я вхожу в полумрак вечности и парю в некоем состоянии мистической предопределенности! Великий талант — молчание, это всем известно. Но кому оно под силу? С каждым оргазмом становишься ближе к будущему, вкушаешь немного бессмертия, вопреки себе самому. Мне хотелось не просто рассказать правду, но хотя бы немного освободить роман от пут причинности, я надеялся добиться этого с помощью беспорядочного и бессвязного повествования, внушенного противоречивыми озарениями — любовью, так сказать, с первой вспышки интуиции, нашей с Констанс любовью. Вы всегда говорили, мол, это невыполнимая задача, но чем больше риск, тем слаще возможная победа! Такова парадоксальная природа человеческого сердца. Поначалу я не хотел ею обладать, я не смел этого хотеть, потому что между нами слишком много было недосказанного и недопонятого. Этого никогда не было бы в книге, если бы не было прочувствовано, так сказать, наяву. Она делала мне массаж спины, и, пока ее руки исцеляли мою плоть, мы часто вспоминали прошлое, и однажды она призналась, что всегда любила меня!

«С первого взгляда, которым мы обменялись на лионском причале перед тем, как плыть по Роне. И вот, увы!» — цитирую я самого себя.

Действительно, увы, потому что я был слишком юным и слишком трусливым. И если даже понял, насколько важен был тот самый первый взгляд для меня, то уж точно не думал, что он что-то значил для нее. Однако мое обожание, наверное, как-то на нее повлияло, потому что вся наша последующая жизнь, наш длинный путь друг к другу были предопределены тем взглядом! Старик Шекспир был прав — или это Марло? Ах, разве кто-нибудь влюблялся иначе, не с первого взгляда? Оглядываясь назад, я радуюсь тому, что был неопытен и трусоват и ничего не испортил какой-нибудь дуростью, потому что она тоже была совершенно неопытна физически, хотя, конечно же, психологически была совершенно взрослой и осознавала, насколько непросто наше положение. Невежество — большое несчастье. А тут еще война, нам пришлось расстаться. Молодые не властны над своей жизнью. Так что стоило подождать. Тайна — нечто большее, чем обыкновенная загадка, и преждевременный брак может превратиться в нечто вроде интеллектуальных детских яселек.